Когда я впервые увидел черновой монтаж «Ловушки для кролика», ощутил эффект «зазеркального пульса»: картина словно втягивает зрителя за объектив, где привычные координаты растворяются в будто бы акварельных сумерках.
Сюжет и образы
В центре рассказа — Илья, андеграунд-музыкант, получивший странное письмо от пропавшей сестры. Неоновая вереница улиц заводит героя в полуразрушенный дворец культуры, где присутствует лишь шёпот записей, оставленных кассетным диктофоном. Фильм сконструирован как матрёшка: реальность, сон, репетиция, концерт — каждый слой накладывается на предыдущий, создавая эффект палимпсеста.
Режиссёр Полина Кривошеина использует приём каталептического монтажа: кадр замирает на доли секунды, звук продолжает движение, вызывая чувство кинематографического запоемления (от англ. to zap — перескакивать). Подобная стратегия фиксирует зыбкость памяти, подталкивая зрителя к расшифровке личных триггеров.
Визуальный строй
Егор Запрудский снимал материал на отреставрированную Arriflex 16BL 1972-го года. Зернистость ленты придаёт кадрам фактуру живописного полотна, напоминающую «шум Хадёнова» — термин, введённый киноведом Михаилом Хадёновым для описания перцептивного дребезга раннего цветного кино. Цветовое решение вдохновлено палитрой латексной живописи Виленского, где малиновые мазки сталкиваются с иссиня-чёрными провалами.
Музыку поручили коллективу Atelier Lunae, работающему на стыке барочной полифонии и модульной электроники. Контрапункт клавесина и хруст цифровых осцилляторов формируют акустическую клиномахию (от греч. κλῖνος — «наклон»), разрезающую пространство сцены. Дополнительный слой — импровизационные отрывки на уральском мордоне (старинный манкаловидный барабан), записанные внутри заброшенной штольни.
Социальный контекст
Сценарий рождает аллегорию ловушки, в которой человек оказывается внутри собственного звукового архива. Образ кролика отсылает не к викторианской Алисе, а к фольклорной фигуре «лугового беглеца» — символу замерших мигов. Через подобную метафору проект затрагивает тему цифрового коллекторства: мы складываем треки, фотографии, фрагменты переписок, а затем теряем ориентиры в самодельном лабиринте.
Киноведы обсуждают картину, используя слово «дигисценизм» — учение, описывающее сценическое бытие файла. По моей оценке, Кривошеина довела принцип дигисценизма до стадии апории: зрительный ряд деконструирует сам акт восприятия, оставляя пространство для энантиодромии (перехода явления в свою противоположность).
Егор Королёв в роли Ильи демонстрирует минималистичную технику, сродни тай-чи: каждое движение будто вспыхивает, затем гаснет в полутоне. Дарья Лисичкина оформляет образ сестры единственным монологом-шумом, смешанным с обратным реверсом — ход, напоминающий фонетическую глоссолалию. Побочная партия Юлии Мадлен напоминает полевой дневник антрополога, где взгляды тяготеют к зрителю как магнетитовые стружки.
Съёмочная группа жила в посёлке Черёмхово. Локации не подгонялись под сценарий — он впитывал изгибы коридоров, влажную охру стен, запах брошенной котельной. Подобная обратная инженерия материала придала драматургии органический ритм.
Берлинский форум Dämmerung включил фильм в конкурс Rough Gems, от зрителей зал услышал тринадцатиминутную овацию. Критики выделяют синестетическую чистоту повествования, сравнивая её с поздним периодом Шанталь Акерман.
Ловушка для кролика резонирует в культурном слое как шифр: со стороны кажется камерным триллером, внутри — архивным битником, разговаривающим на языке диодов и лунного ветра. Полагаю, лента получит продолжение в формате макси-сингла, а ещё послужит точкой прорыва для новой волны аудиовизуальных алхимиков.
