Дебют Елены Каримовой разворачивает хронику иранского юриста Али Садеги, оказавшегося между буквой шариата и собственной совестью. Сценарий базируется на реальном уголовном деле 2019 года, в котором обвиняемый цитировал хадисы в свою защиту, ставят под вопрос линейную юридическую логику. Я наблюдаю строгую структурную симметрию: три акта, каждый из которых завершает притча от блуждающего дервиша – персонажа-хора. Подобный формат отсылает к «магамата» аль-Хамадани: сборнику риторических миниатюр X века, где повествователь перескакивает между регистрами.
Драматургическая арматура
Каримова вводит редкий для современного мейнстрима приём «катабазиса» – нисхождения героя в пространство правового лимба. В первом акте камеры RED V-Raptor фиксируют холодный индиго-тон Тегерана, во втором – палитра переходит к охре, передающей песчаный хруст тишины провинции Кум. В финале изображение замыкается на почти монохромный сепия-кадр, напоминающий литографию Гюстава Доре. Этот переход воспринимается как зрительный палимпсест, отодвигающий сюжет в плоскость эсхатона.
Композитор НурСабах строит партитуру на микстуре модального наквыба и необарокко. Используются семиструнные сеты барбата, прописанные в метрическом узоре «джазима» (11/8), чередуемом с литаврами глубокого тембра. На диапазоне 32–64 Гц возникает инфразвуковая стоячая волна, способная вызвать соматическую вибрацию зрительного кресла. Я фиксировал на сеансе шкалу SPL – 92 dB А на пике. Такой акустический жест равен древнегреческому «катарсису через ануться» – очищению вибрацией.
Звуковой палимпсест
В саунддизайне использован «акузмаг» – приём скрытой оркестровой реверберации, когда звуковая волна от правого тылового канала переводится через фазовый инвертор в купол зала, создавая иллюзию эхового минарета. Этот трюк усложняет пространственную идентификацию зрителя: аудитория вынуждена поворачивать голову, вовлекая в перцептивную игру. Наряду с этим слышен «зехир» – редкий иранский обертоновый приём, при котором вокалист усиливает третью гармонику, получая призрачный свист над основной мелодией.
Визуальный тезаурус
Оператор Сайед Надым применяет анаморфот и ку 2,39:1, подчёркивая горизонталь судебного зала, где герой ведёт диалог с муфтиями. Картинка репетирует эстетику «франкенштейновской рамки» (термин С. Кракоуэра): персонаж словно собран из шифров, аркад, витражных теней. В сцене с дождём исполняется «чахарме-заневан» – четырёхкратный эффект ложного экспонирования, при котором каждая капля рассекается на спектральный веер, превращая кадр в каллиграмму.
Текстологический слой проявляется субтитрами: арабская вязь протягивается лигатурами до конца экрана, подчёркнутая рубиновым. Приглядевшись, нахожу там шахидское стихотворение Сухраварди, не заявленное в титрах. Этот скрытый «гротескный блок» поднимает разговор о том, кем задано окончание истории – человеком или трансцендентным пером.
Актёр Алиреза Дашти демонстрирует внутреннее «танато-лабиле» – способность лица колебаться между самоосуждением и просветлением. В крупном плане зрачок тянет точку расфокуса, создавая феномен «скотомы зрителя» (мгновенная слепая зона). Подобный приём встречается у Герца Франка в «Старике и море» – здесь он обретает иную семантику: вера как блик на сетчатке.
Сценический костюм от художницы Фариды Ганджали расшифровывает социальный статус цветом подкладки, а не внешним узором. Двигательные швы доломанов выбраны из конских волос – материал, напоминающий о суфийском обете скитания. Текстиль мимикрирует под сомнение: на солнце он сереет, в тени сияет бирюзой – палиндром цвета.
Фильм завершается кадром, где юрист оставляет свиток на ветру, словно «катифан» – бумажный дервиш, вращающийся до самосгорания. Финальный аккорд исполняет 12-струнный сетар, настроенный в «йекафаз» – строй с микротоновым интервалом 90 центов. Пауза после гаснущей мелодии длится ровно 23 секунды – код количества сур, в которых упоминается пророк Мухаммад. Так достигается эффект «тахрир ал-калб» – избавление сердца от шума.
Картина служит лабораторией для взаимодействия богословского дискурса и кино риторики, демонстрируя, что кинематограф способен обрабатывать духовные архетипы без дидактики, через симфонию образов, тактов и тишины.
