Почти три десятилетия я исследую перекрёсток кинематографа, музыки и культурной антропологии. Свежий проект режиссёра Киры Мельниковой «Внутри убийцы» (2024) привлёк моё внимание неподдельной смелостью формата и безупречной стилистикой.
Сериал снят при участии студии «Radon Pictures» и датского оператора Матса Хольма. Восьмисерийный нарратив фокусируется на следователе-профайлере Еве Лысенко, которая подключается к делу затворника-скульптора, признанного виновным в цепи ритуальных убийств. Монтаж выполнил Паоло Бревис, автор сценария — Артём Клинский, известный пластичным диалогом и отказом от традиционной экспозиции.
Жанровая матрица
Полицейская процедура здесь изящно переплетается с трагедией сознания, отдающей долг Бландено «Les crimes imaginaires». Структура серии напоминает каденцию: медленный темп вступления, контрапункт побочных линий, погружение в мотив художника, закрытие парафразой кровавого перформанса. Такой подход избегает привычной динамики cliffhanger, придавая ходу событий ощущение затяжного струнного лагерменто — термина эпохи Романтизма, обозначающего тягучую, близкую к поминальной теме секвенцию.
Эффект расщеплённого повествования достигается лейтмотивной символикой: красная охра краски, звук сломанных мольбертов, фрагменты стихотворения Цезаря Валери. Автор поднимает вопрос границы между актом создания скульптуры и разрушением жизни, задавая гипертрофированный contrapasso современному арт-рынку.
Акустический код
Саундтрек написал литовский композитор Аугустас Бартас, опираясь на технику aleatorica — случайное распределение тонов внутри заранее очерченной пентатоники. Поступательное движение медных духовых переплетается с полифоническими кластерами preparierte Klavier, давая эффект ржавчины внутри гармонии. Главная тема — четыре ноты ми-си-ля-ми♭ — формирует акустический анаграмм к имени антагониста. В сценах допроса музыка уходит в infrabass (частоты ниже 20 Гц), вызывая соматическую реакцию зрителя, близкую к синдрому Ganzfeld.
Звуковой дизайн включает полевые записи полузакрытого карьера под Сергиевском, в спектрограмме слышен хрип ветра, напоминающий шёпот витальных симфонистов Каргеля. Размытая граница между партитурой и foley-шумами формирует эфемеридную ткань, где каждый резкий звук усиливает эмоциональное напряжение.
Социальный контекст
Вопреки ожиданию типичной криминальной типологии сценарий выводит на первый план проблему самоцензуры творца. Персонажи обсуждают lex artis — предел, за которым художественный жест переходит в преступный ритуал. Через указанную призму возникают параллели с делом Михалевича 1913 года, когда суд присяжных признал картину «Прах Апокалипсиса» доказательством намерения насилия. термина «деривативная вина», пришедшего из правовой музыковедческой школы, акцентирует ответственность за эмоциональный отклик зрителя.
Визуальная плоскость пишет собственный трактат. Оператор применяет эффект retinaburn: после яркой вспышки кадр задерживает контур фигуры внутри сетчатки зрителя. Приём подчёркивает внутренний линчевательский механизм аудитории, заставляя погружаться в текст без внешнего рассказчика.
Кастинг вдохновляет. Марина Коловратова дарит Еве нервное сжатие жеста, напоминающее горький порт-де-бра в балете Григоровича, Александр Уколов в роли скульптора Иоакимова сидит в кадре, словно статуя Лоренцо Гиберти, едва шевеля губами, отчего каждое слово звучит, будто фрагмент каменной литании.
Первые критики уже фиксируют семиотическую плотность проекта. Сериал уверенно движется к статусу кульминационной реперной точки славянского неонуара, поднимая планку для телевизионных лабораторий следующего сезона.
Как специалист, я вижу в «Внутри убийцы» заявку на институциональный диалог между искусствоведением и массовым селф-скопизмом. Проект оставляет послевкусие карбоновый пепел, звучащий во внутреннем ухе ещё долго после титров.
