Когда я вышел из тёмного зала после премьерного сеанса, в памяти сохранялась не кровавая завеса кадра, а холодное послевкусие, схожее с хиноновым оттенком старой фотоплёнки. «Одержимые злом»— работа, в которой режиссёр Клеменс Вандервельд разбирает зло как химический реагент: оно распространяется, вступает в каталитические спайки, давит на психею так, будто составляет её молекулярную основу.
Кинематографический контекст
Лента построена по принципу «дырявого нарратива»— неоднородного потока событий, где каждая монтажная лакуна работает аускультацией: зритель «прослушивает» пропущенные звуки, недостроенные образы, засечённые резким стробокадром. Вандервельд, известный пристрастием к трансцендентальным замедлениям, на этот раз вводит эффект «ретрокинеза»: монтаж движется вспять, однако звуковая дорожка летит вперёд, формируя акустический парадокс.
Камера Генриха Циммера прибегает к технике «слизистой фокусировки»— едва заметные пульсации диафрагмы приводят статичный план к призрачной дрожи, напоминающей движение дыхательных мешков земноводного. За счёт этого мельчайшие детали декора — пепельный порошок на кожаном переплёте, морис-коврик с дирижабельной схемой — выдвигаются в сюрреалистическое переднее поле.
Аудиовизуальный почерк
Музыкой руководил Ульрих Ландауэр, композитор, работающий с фрикативными текстурами. Он вводит кларнет басетхорн, модулированный через гранулярный синтез, что создаёт тембровую «иссечение»: каждый такт будто распадается на микроосколки и вновь собирается под давлением низкочастотной мембраны. В пике кульминации звучит инструментарий «каррагинановый орган»— электроакустическая конструкция, где резонаторы частично заполняются агаровой гелемассой, при вибрации образуется вязкий гул, напоминающий морской прибой подо льдом.
Ландауэр соединил партитуру с природным биологическим шумом: в саундтрек встроены спектрограммы криков длинноногих козодоев, вывернутых на ультра-низкий регистр. Эта практика отсылает к «краунотопии»— концепту, предложенному финским акустиком Саво Сиймелой: пространство становится одновременно топографией, партитурой и персонажем.
Тема и этика
Сюжет следит за группой волонтёров, испытывающих на себе экспериментальный антипсихотик «Меркуриум-9». Таблетка превращает память в контрапункт: каждый персонаж считывает чужую травму как собственную, формируя хор коллективной вины. Здесь зло трактуется как аквапланинг сознания: скольжение по поверхности чужого опыта без возможности затормозить.
Диалоги построены на приёме «катаграфа»— двойного отрицания, стирающего исходный тезис. К примеру, фраза «Я не забываю, что не видел» выводит зрителя к анти-утверждению, где факт отсутствия опыта сильнее самого опыта. Этот языковой сбой наращивает атмосферу когнитивного сталактита: мысль застывает, вытягивается, крошится.
Ближе к финалу картина вводит паузу, сродни обмороку киноплёнки: экран блекнет, ламповый проектор спотыкается о пустую рамку, свет бьёт в зал, предлагая зрителю эксплицитное соавторство. Я испытал ощущение «седиментационной катарсисы»— очищения через оседание: смысл опустился на дно восприятия, подняв облако прошлого опыта, который приходилось фильтровать заново.
Фильм-полилог «Одержимые злом» демонстрирует, как крохотная химическая формула может конвертировать обществознание в аудиовизуальную одиссею. Вандервельд не проповедует, он вскрывает: зло показывает среднюю температуру культуры, словно градусник, погружённый в коллективный сон. Возвращаясь домой, я ловил себя на том, что городские огни гудят непривычной кварцевой частотой, возможно, это продолжал звучать каррагинановый орган, растворяясь в сумерках мегаполиса.
