Мне довелось наблюдать первый закрытый показ картины «Только не он!» (англ. «Family therapy») — режиссёрский проект Карины Мацукевич, объявленный флагманом российского смарт-драмы сезона-2025. Лента создана по сценарию Максима Гордина, прославленного своенравным чувством юмора и любовью к герменевтической игре с жанром. Сюжет вращается вокруг семейного совета, превращённого в радикальный психотерапевтический сеанс, где один из родственников внезапно становится объектом коллективной экзекуции. Камерность обстановки сочетается с ощущением безвыходного лабиринта: одна квартира, семь персонажей, сорок восемь часов до окончательной моральной расправы.
Условия эксперимента жестко заданы, а потому каждая реплика звучит как удар камертоном: актёрская партитура расписана почти по-драматургически точно. Режиссёр избегает разветвлённых линий, концентрируясь на постепенном снятии социальных масок. К концу первого часа я поймал себя на ощущении классического греческого катарсиса, возникающего без клише раскаяния.
Семейный миф как основа
La trama работает как палимпсест: под слоем сатиры просвечивает архаика родового культа. Персонажи формируют пандемоний эмоциональных травм, где mise-en-scène напоминает экзальтированный ритуал обряда инициации. Ярче других выделяются три образа: матриарх Алла с нервным пересвистом речи, инфантильный кинезиолог Пётр, владеющий закупоренным гневом, и гостья-психотерапевт Агата, фактически выполняющая роль харанга (от малагасийского — публичное обличение). Диалог строится на принципе апосинтагмы — реплики рвутся, словно ткани, оставаясь незавершёнными. Зритель вынужден достраивать смысл за кадром, применяя внутренний сочленительный аппарат сознания.
Визуальная партитура опирается на холодную температуру света: оператор Ольга Бурдикова использует мезомерический фильтр «Loden Frost», создающий ощущение стеклянной кожуры вокруг героев. Такое решение организует дистанцию без искусственной дистанциализации Брехта, напоминая скорлупу, из которой в финале вылупляется коллективный бессознательный.
Музыкальный нерв повествования
Композитор Юрий Драгунов вместо традиционной темы выбрал гештальт-подход: собрал шумовые импульсы квартиры, превратив их в дигетический речитатив. Скрип створки двери, писк старого маршрутизатора, тахикардия кота, пойманная на микрофон-лягушку, — вся эта акустика складывается в полифоническую сеть, где высотные пики отражают градус конфликта, а низкочастотные гулки оформляют фрустрацию. Инструментальный ансамбль подключается лишь эпизодически, выступая паллиативом тишины.
Тональностный каркас бесконечно меняется, поскольку автор использует принцип «Schubertian pivot»: модулирует через малую терцию без возвращения к тонике. Ухо зрителя оказывается в состоянии перманентного ожидания развязки, но электрический диссонанс обрывается на кульминационном крещендо, где гул сердечных импульсов переходит в тишайшую каденцию.
Этический контрапункт финала
Финальная часть снята длинным планом на сверхширокоугольный V-хроном, благодаря чему лица приобретают гипертрофированный характер, словно лики на иконе. Сюжетный вектор принимает форму антиклимакса: вместо привычной разгрузки напряжения — внезапная статика. Киноязык вступает в зону афазии, реплики заменяет тяжёлое дыхание, а камера скользит по предметам интерьера, фиксируя бренновость быта.
Я воспринимаю данное решение как реверанс школе slow cinema, где паузы порой говорят громче звука. Мацукевич демонстрирует редкое умение обращаться с ритмом молчания, применяя метод «megethos» (древнегреческий — величина воздействия). С расчётливой жестокостью финал оставляет зону открытой, не предлагая зрителю готовой таблицы морали. Вместо моральной сентенции — пространственный polyptych, каждый смысловой «створ» открыт для догадки, словно алебастровая раковина.
В пост-титульной части присутствует короткая анимационная вставка, созданная студией «Phosphenes». Черно-белая ротоскопия напоминает работы Макса Швабовского двадцатых, вводя мотив памяти плёнки, истирающейся как эпидермис. Психологический контекст картины таким ходом выходит далеко за пределы семейной коллизии, вступая в резонанс с общественным страхом перед совместной ответственностью.
Публика на пресс-показе реагировала неоднозначно: слышалось нервное похрапывание, прорывался истерический смех, кто-то покинул зал ещё до финальных титров. Подобная реакция подтверждает силу воздействия: энергия кадра продолжает жить за пределами экрана, вызывая аффективный выброс даже у уставшего зрителя.
С точки зрения перспективы фестивального проката лента уже заявлена в конкурсных программах Локарно и Токио. Академическое сообщество займётся разбором цитатологии картины, звукорежиссёры площадок перестроят привычные шаблоны под новый тренд дигетики, а музыканты-электроакусты наверняка подхватят интонационный мотив «шум против тишины».
Как специалист, готов подписаться: «Только не он!» представляет собой редкий сплав психологической остроты и формальной строгости, где каждый слог способен вызвать кинестетический отклик. Побег в семейное подсознание оказался намного тревожнее расстрела без судебного приговора, но именно подобный выстрел в тишине преображает зрительский опыт, превращая его в глубокий сеанс самоанализа.
