Как исследователь киномузыки и визуальных нарративов, я рассматриваю «Иствикских ведьм» Джорджа Миллера сквозь призму production hell — того самого «производственного ада», где выковываются подлинно смелые решения. Студия долго искала баланс между апдайковской иронией и коммерческой притягательностью, поэтому сценарий претерпел чечётку девяти переписываний, в финальной версии сохранился лишь каждый седьмой диалоговый оборот книги, хотя дух липкого нью-английского лета остался нетронутым.
Киномания под куполом
Финансовые споры едва не лишили проект Джека Николсона: актёр настоял на собственной паре призрачных крыльев в той сцене, где его герой перевоплощается в древнего диавола. Художнику Джону Стерджесу пришлось крепить каркас из титановых нитей, обычно применяемых в орнитоптерах-прототипах НАСА, конструкция весила меньше домашнего кота, но кололась остриями, и поэтому Николсон репетировал в брезентовых перчатках, пропитанных глицерином.
Оператор-колорист Вилмош Жигмонд заложил в плёнку идею «гниющей радуги»: зелёные полутона писались через фильтр coral 1, создавая эффект слегка подпалённой травы. В результате зритель ощущает атмосферу лета, которому наскучило быть райским. Такой художественный приём именуется катахрезой цвета — преднамеренным стилистическим «ухудшением» для повышения эмоциональной температуры.
Сценографы встроили в павильон универсальную вращающуюся платформу диаметром десять метров. На ней монтировались и кухня Дарила Ван Хорна, и костельное крыльцо: один поворот камеры — и зритель словно меняет измерение. Термин для подобного решения — «паллиномия пространства», когда декорация служит сразу нескольким локациям, сохраняя топологическую непрерывность.
Сценография вкуса
Неспешная ода вишням заслуживает отдельного абзаца. Костюмер Колин Этвуд нашла кружево цвета maraschino, чтобы ткань перекликалась с фруктовой кожицей. Когда героини экзальтированно уплетают ягоды, на площадке применяли искусственные плоды из желатина, пропитанного кармином, внутри была капсула с концентратом хабанеры — отсюда эффект «огненной отрыжки», который актрисы демонстрировали без компьютерной графики. Трюк звучит кулинарно, но киномеханики называли его гастрономическим гэгом «вишнёвый фейерверк».
Композитор Джон Уильямс экспериментировал с редко используемым электросаксофоном EWI. Пронзительная партия инструмента входит при первом появлении Ван Хорна, формируя leitmotiv желанной, но токсичной свободы. В партитуре спрятана цитата из «Dies irae», но она перевёрнута интервалом кварты — приём, получивший у теоретиков название «диаболическое зеркало». Подобное решение отражает двусмысленность героя: ангельский рокот оркестра оборачивается грешным блюзом.
Философия грома
Грозовой финал создавался в павильоне Stage 16, который надстроили на семь метров, чтобы уместить водяные пушки мощностью 2500 литров в минуту. Собственный шторм превращал съёмочную площадку в акустический орган: каждый разряд стробоскопа резонировал с металлическими фермами, даря звуку естественный flanger-эффект. Звукоинженер Ричард Андерсон записывал раскаты на ленту, пропущенную через скоростной varispeed, чем добился зловещего микро-глитча, напоминающего частотные аномалии космическогочешского радиоизлучения.
Феминистический подтекст картины прочитывается в алюзиях на миф о тессеракте желаний: троица героинь образует символическую фигуру трискелиона, где каждая «лопасть» отвечает за одну из архетипических ролей — мудрость, чувственность, плодовитость. Апдайк описывал их «перевернутым викканским ковчегом», а Миллер добавил кинематографическую дерзость, подчинив женский смех логике восходящей арпеджио — приём, улавливаемый на спектрограмме саундтрека.
Влияние «Иствикских ведьм» сработало эффектом цепной реакционной комедии: оближись вишнёвой косточкой и получишь целый жанр эротического гротеска в позднейшей поп-культуре. В 2000-х годах состоялась бродвейская постановка «Musical of Eastwick», где хор певчих имитировал шум насекомых, а оплодотворённая фантазия зрителей доводилась до климакса буквализмом: на сцену падали настоящие перья, выводя авдиторию за грань документального доверия.
Отсылки к фильму просачиваются даже в инди-игры: дизайнеры используют «шахматное» расположение женских персонажей в кадре — мотив, впервые предложенный Миллером для подчёркивания их коллективной, но нерасслаивающейся силы. Такой визуальный ход называется сингулятивным кадрированием, когда группа подсознательно считывается как одно существо.
Лично для меня «Иствикские ведьмы» остаются алхимией глянца и серы: сосуд с примесью саксофона, пикантных спецэффектов и бурлескного фем-панк настроения. Картина напоминает стаккато летних громов, момент, когда вишнёвый сок на губах вдруг пахнет озоном. Так рождается культовый кинематограф — без заискиваний, но с электрическим послевкусием.
