Премьерный вечер ощутимо напоминал камлание: в фойе «Иллюзиона» стояла тундровая юрта, на потолке кружили световые проекции перелётных стерхов. Режиссёр Алина Усть-Нарская, до того прославленная фестивальными короткометражками о ненецком фольклоре, сразу очертила тон — погружение, а не демонстрация.
Базовый сюжет без сложной хронологии: молодая вокалистка этно-панк-группы Вероника приезжает в Ямальский посёлок Се-Яха, чтобы собрать древние руны для нового альбома. Вместо сборников фольклора она встречает живое действо — ежегодный «Танец стерхов», во время которого шаманы выводят на ледяную равнину огромные мариды (деревянные тотемы-телескопы). Дальше линия дробится на четыре пласта: реальности посёлка, внутренний дневник певицы, астральные видения и хронику экспедиции 1932 года, снятую на нитратную плёнку. Монтажёр Константин Алекс повернул их в палимпсест: кадры меняются по принципу симультанности, как в партитуре Шёнберга.
Тембровая палитра
Над саунд-дизайном потрудился композитор-перкуссионист Илья Гумштан. Он ввёл верколу (плетёный барабан с костяной мембраной) и бифонические горловые мелизмы, обрамлённые гранж-гитарой через питч-шифтер. В финале звучит редчайшая археофония: реставрированная цилиндровая запись экспедиции Обручева (1907). Столь широкий спектр частот способствует феномену акустической анаморфозы — зритель будто перемещается между слоями времени.
Образ света
Оператор Паоло Фельтри использовал просветлённую оптику Baltar (1956) с изображённым «эффектом халиды» — серебристый ореол вокруг ярких точек. Снежная пудра превращается в взвесь фотонов, а фигуры людей растворяются, словно гравюра на грибковом стекле. Переключение на инфракрасный режим при минус сорока градусах рождает сюрреалистические алые тени, намекающие на кровообращение планеты.
Герои без сентиментальности
Вероника воплотила актриса-контральто Надежда Бакута, чей голос идёт от грудной регистровки до ультразвуковой флажолетной линии Mi7. Её партнёр, шаман-кинематографист Кундей, сыгран художником перформанса Тахиром Уваевым. Вместо «характерной мотивации» Усть-Нарская предлагает ритуальную топику: каждый поступок героев служит обряду преображения. Сценарий опирается на принцип антропности (переход человека в животный символ), позаимствованный у мифолога Джеймса Фрэзера, но перевёрнутый: превращается не человек, а пространство вокруг него.
Кино музыковедческий угол
Я исследовал партитуру и выявил парадоксальный приём: композитор внедрил в ритмический каркас «метамера» (один и тот же такт, слышимый по-разному вследствие смещения акцентов). Сцена ловли светляков звучит в размере 7/8, однако каждые три такта срезается доля, рождая эффект синкопированной геодезии.
Этический вектор
Фильм избегает этнографического вуайеризма. Коренные актёры не статисты, а партнёры сценарной лаборатории. Консультант НИИ Соноархеологии Марфа Хант искала зыбкие границы между источником и художественным вымыслом: любая легенда проверялась через «ферментативный метод» — обсуждение в кругу старейшин, пока не останется зерно, пригодное для публичного поля.
Пластика кадра
Хореограф Даниил Ан-Мар строил движения героев на основе топоса «спираль ветров» из хантской космогонии. Плечевойй круг Вероники считывается как фратрия (родовая спираль), а финальный взмах рук образует фигуру катеноиды (геометрическая поверхность, образуемая цепью). В этот момент стерхи, гуси и зрители попадают в один энергетический вихрь.
Культурный резонанс
Фестиваль в Роттердаме наградил картину за «экологическое многоголосие». Жюри отметило редкую кинантифону (контрапункт изображений и полевых шумов). Российский прокат запланирован на октябрь, дистрибьютор обещает копий DCP 4K с расширенной аудио-полосой 56 кГц, чтобы репродуцировать инфразвук стерхов во время взлёта.
Синекдоха финала
Последний план — замёрзшая лужа, в которой отражаются не птицы, а прожекторы киносъёмочной группы. Кино гаснет, лёд трескается, а на звуковой дорожке остаётся одинокий марид, напоминающий, что граница между наблюдением и вмешательством всё ещё пульсирует.
