С экрана пахнет медовым бастурмой и хмелём — Армен Варданян приглашает в дом, где свадебный марш длится неделю. Наблюдаю армянскую мифологию через объектив, напоминающий пересекающиеся арки собора Саак-Григор, и чувствую, как ритм сердца совпадает с дробью дхола.
Сюжет удерживается на простой оси: Лилит, московская дирижёрка, возвращается в Ереван за семь дней до собственной церемонии, сталкивается с прошлой любовью, старым двором, музыкальными соседями и тенью землетрясения 1988-го. Каждые сутки приносят новый ритуал — лепка пахлавы, покраска яиц, танец шалахо под дворовое пианино. Комедия соседствует с меланхолией, словно дудук с электрогитарой.
Сюжет как хоровод
Режиссёр играет с хронотопом: свадьба служит метрономом, а ночи сбрасывают петли времени через эффект «буклета Мёбиуса». Камера Арутюняна скользит по лавовым переулкам единым склейным планом, создавая «контавив» — пластический рифмованный проход, знакомый оперным дирижёрам сцены.
Монтаж использует технику «джамп-гав» — короткий обрыв, через который герой внезапно меняет костюм, помещая зрителя в центр ритуального триптиха. Отсутствие пауз придаёт погружению вкус медового угара.
Музыкальный палимпсест
Композитор Анаит Тавадян сплетает полициклические цинсил-рифы с древним радаостинским ладом. Я различаю редкую агедонию — мелодию без устоя, вызывающую акусматическое состояние. Бубен «даира» выбивает искры из дворового бетона, формируя акустический гипердъп.
Звуковая среда действует как второй персонаж. Разноязыкие голоса родственников смешиваются с шипением карамелизующейся шербет-пеньи, раскрывая кинетический ром-диалог. Песни Шарля Азнавура звучат пунктиром, будто послание от старшего брата диаспоры.
Код родства
Костюмы Юлии Бекман тканые вручную из судакских нитей, каждый жилет рассказывает о клане владельца. В кадре мелькают парехманы — тосты с ироничным метафорическим слоем, где невесту сравнивают с гранатовой рощей, а жениха с ширазским кинжалом.
Актёрский ансамбль сохраняет энергетическую температуру: Эмилия Маркарян избегает мелодраматического вибрато, внутри которого легко утонуть, пользуясь «внутренним ларингалом», выращенным в консерватории Чайковского. Партнёр Грачья Амирян, выпускник пантомимной школы, отвечает пластическим сурдо-ритмом.
Визуальный ряд сияет терракотовым и винным спектром. Оператор использует фильтр «янтарный дриоп», приближая кадр к фактуре фрески Ахпатского монастыря. Смола на линзе добавляет зерно, напоминающее телемантию — гадание по пеплу плёнки.
Картина складывается в праздничную партитуру, где каждая реплика резонирует с ударом тарелки, а каждая тень приглашает к танцу. Выхожу из зала с ощущением тёплого гранита в ладонях — символа памяти, который легко удержать, чтобы не потерять собственный голос.
