«5 преступников» — криминальная сюита Антона Аксёнова, презентованная на мартовском Berlinale-2024. Картина разворачивает хронологию пятерых аутсайдеров, чьи биографии сходятся в индустриальном ландшафте постсоветской Электроскалы. Режиссёр выстраивает повествование через принцип pentatonic narrative: каждый акт посвящён одному участнику, а суммарно формируется гармония, напоминающая джазовую импровизацию Минго-стиля. Американоцентричный хейст-канон сменяется исследованием социальной детерминанты преступления, сопоставимой с концептом «аномической пустоты» (Э. Дюркгейм) и теорией strain (Р. Мертон).
Сюжетная геометрия
Монтаж рассекает временную ось на пять симметричных секторов, каждый завершается мобильным планом вращающегося неонового котурна — метафора судьбы, разорванной на фрагменты. Отказ от линейной причинности придаёт повествованию топологический вкус «ковра Пенроуза»: зритель ориентируется по самоконтрирующимся мотивам света, а не по хронштекерам диалогов. Такой приём наполняет экран невысказанным напряжением, родственным фазовой сингулярности в квантовой механике, когда частица имеет сразу несколько траекторий. Сценарий удерживает лаконичную бо́ловскую энергию, не разводя экспозицию до лирической простыни. Диалектика вины и солидарности обнажается через реверсивную композицию: финальный кадр каждого сегмента перекликается с началом следующего, образуя незримый staccato.
Актёрский ансамбль держит баланс между документальной скупостью и греческой трагедийностью. Иван Луговой, воплощая механика Оскара, действует в технике verbatim speech: суфлёр подаёт реплики, засписанные с реальных освидетельствований суда, Алиса Кузина, играющая художницу-поджигательницу Ладу, прибегает к системе пиктограммы жестов, отсылающей к этюдам Мейерхольда. Такое многообразие выражений захватывает, подчёркивая, что уголовный кодекс одинаков, но персональная этика — бесконечно вариативна.
Музыкальная палитра
Саундтрек написал саунд-дизайнер и баритон-фаготист Лев Хабаров. Партию духовых выполняет горловая флейта «сыбырызгаш», родственная тувинскому чадагану. Зелёный шум индустриальных вентканалов контрапунктирует с дикой флейтовой арпеджиацией, образуя sonitus civitatis — «шум города», термин медиевистики, описывающий акустический код мегаполиса. В кульминации звучит микрополифония, построенная по технике isorhythm: ударные петли прогибают метр к седмичному размеру 7/8, будто сердце персонажей стучит в асинхроне с законом.
Беспилотные планы заводских крыш снимаются со стробоскопическим дроном. Аксёнов синхронизирует скоростной регистр камеры с пентатоникой бас-кларнета, благодаря чему появляется synaesthetic leap — краткий приступ сенсорного буйства, где зритель чувствует, будто выдыхает ржавчину вместе с героями. Такой приём роднит фильм с традицией musique-concrète Пьера Шеффера и видеопоэмой «Koyaanisqatsi», однако у Аксёнова ритм сдвинут к восточному тембру гуаньцзы, отчего пространство звучит на уровне коры головного мозга, а не барабанной перепонки.
Этический резонанс
Картина разгоняет привычную дихотомию закон/беззаконие, продвигая концепт текучей вины: персонаж преступает границу ради чужих долгов, но зритель к финалу симпатизирует каждому. На выходе возникает эффект риза — остаточное эмпатическое покалывание, известное в арт-терапии. Вместо моралите финальные титры сопровождает статистика просроченных кредитов, прочитанная монотонным голосом гражданской активистки. Тем самым создатели подталкивают к медитации над экономическим подбоем, а не к аплодисментам каскадёрам.
Собственная позиция куратора искусствоведческих программ: «5 преступников» проламывает привычный хейст-нарратив, превращая жанр развлечения в камертон общественного давления. Гравитация драмы притягивает антикриминальные штампы, разбивает их, словно стекло противошоковой витрины. Не случается сентиментальной морали, лучшее подтверждение — стоящая тишина в зале после последнего темка.
