С первых секунд «Пяти фунтов искупления» дыхание саксофона прорезает экранную темноту, будто лезвие бритвы, оставляющее невидимый шрам на плёнке. Работу режиссёра Саши Грёневелда я воспринимаю как акустическую икону, где каждый удар сердца персонажей синкопируется с моим собственным пульсом.
Звук как исповедь
Композитор Мириам Танков внедряет квартосептимные тесситуры (интервалы, совмещающие четвертый и септимы), создавая акустический миазм. Глиссандирующие виолончели напоминают давку ноябрьских чаек, а биткрш-сэмплы перетирают мелодию до меланхолической пыли. Технология granular reverb обволакивает голоса, отчего фразы героев дрожат, словно фонемы в снежном шаре.
Фатальные пропорции кадра
Оператор Акилле Лауро использует соотношение 1,37:1, привычное довоенным хроникам, сознательно оставляя слева пустующее поле. В нём блуждают фантомы невысказанных слов, наслаиваясь на городскую архитектуру Глазго. Тональная гамма напоминает околоземный сумеречный пояс — пурпур сгущается до серы, сквозь которую пробивается дрожащий лазурит.
Этичный модернизм
Сценарий опирается на понятие «ликвификации памяти», предложенное социологом Дзюнь Танака: любой проступок растворяется, пока не обретёт вес. Лукас приносит ровно пять фунтов благотворительному фонду беженцев, но сумма лишь поднимает зеркальную рябь. Сцена публичной передачи денег лишена пафоса, камера замирает на кистях рук, где едва различимы рубцы — немой контрапункт монотонному хорду органа.
Как музыковед я остро ощущаю, что драматургия врывается в область полифонии: слова и звуки двигаются параллельными ходами, не разрешаясь в устойчивое созвучие. Именно такая диссонантность втягивает зрителя, вынуждая пережить катарсис без финальных скрипок. Нужна ли картина фестивальному жюри? Вероятно, да, однако уличный аккордеон литералов куда громче applaudissements de Cannes.
