После триумфальной «Прослушки» Балтимор вновь звучит на экране, но ракурс изменён. Шестичастная хроника «Этот город принадлежит нам» переносит зрителя в 2015–2017 гг., когда полицейские сводки напоминали остросюжетный роман, а статистика преступлений — сухой некролог мегаполиса. Шоураннер Джордж Пелеканос привлёк репортёров-фактчекеров, блюзовых композиторов и документалистов, сформировав многослойный палимпсест.
Сюжетная мерцающая линия
Основу построения сезона формирует минимум классических актов и максимум микроэпизодов: вместо трёхчастной арки — анфилада из двадцати срезов. Каждый из них фокусируется на дилеммах приватного и публичного, поданных без привычного голливудского глянца. Полиция грабит наркодилеров, адвокаты торгуют совестью, а город словно задыхается в смоге собственного сарказма. Повествование пульсирует, прерываясь документальными фрагментами тела-кама, что усиливает эффект невольного присутствия.
Фигура рассказчика
Ролик пролога открывает дорогу спонтанной парресии: сержант Уэйн Дженкинс выходит за рамку кадра и разговаривает с публикой, будто стоящий на кафедре киаростами. Такой приём рождает эффект Brecht-style Verfremdung, снимая иллюзию закрытого мира. Честность здесь окрашена в горьковатый колер: герой сознаётся в мародёрстве без тени раскаяния, напоминая греческого пирата, цитирующего Фукидида. Его монолог противопоставлен сухим заголовкам газет, чьи шрифты свистят словно призыв полицейской сирены.
Режиссура предпочитает малейший жест крупной декорации. Камера, будто метла фланёра, шарит по граффити, чайка на пирсе, следам соли на бетоне Harboract. Город живёт контрапунктом: дневной свет высвечивает разорённые кварталы, ночная тьма флуоресцирует вывесками крафтовых баров. Контраст напоминает технику хиаразмы, использованную в барочной оратории.
Музыкальный остров
Саундтрек заслуживает отдельного разбора. Композитор Блейк Лэйли сплавил гусеницы гоу-гоу, постиндастриала и спиричуэлс, добившись эффекта анакрузы — синкопы запускает сцену раньше визуального ритма. Подобный ход сообщает драматургии нервный, почти пантографический тембр. В пятой серии звучит редкая версия «Baltimore» Нины Симон, где вокал записан на магнитофон Nagra, оставив едва уловимый слой ленты — шорох приравнивается к рваному дыханию персонажей.
Финал рассыпается не в привычное moral lesson, а в эзофагеальный глоток тишины: титры исчезают, сигнальный огонёк полицейского автомобиля горит, не мигая, словно заблудший спутник в невидимом тумане Чесапикского залива. Здесь режиссёр прячет вопрос: кому принадлежит город, раз каждый его обитатель разговаривает языком разрозненных хроник? Ответ отдан зрительскому слуху, уже настроенному на аккорд реминисценций.
