С первых кадров лента «Прах к праху» (2025) Романа Дьякова погружает меня в пыльный сумрак пост-индустриального побережья. Дохлый маяк, свист песка в обмелевших доках, корявые граффити — режиссёр собирает их словно черепки ламписированного сосуда, позволяя зрителю вдохнуть густой запах ржавчины и йодистого ветра. В этом пространстве, лишённом хронологических маркеров, я угадываю палингенезию — явление повторного рождения культурного слоя, когда руины начинают продуцировать собственный миф.
Сюжет и мотивы
Нарратив выстроен через три параллельных траектории: отставной пиротехник Платонов ищет пропавшую дочь, эколог-фаталистка Лайма документирует вымирание побережья, контрабандист Горохов гонит партию искусственного опия через заброшенные туннели. Их линии сходятся в полуразрушенной обсерватории, где небо давно скрыто дымовым куполом. Меня поражает, как сценарий превращает уголовный триллер в пособие по апории: каждое действие оборачивается философской тупиковой ситуацией, и герои бесконечно кружат вокруг вопроса «где заканчивается человек и начинается след?»
Тематический стержень — пепел как метафора памяти. Пепел сыплется из неба, ложится на плечи персонажей и сам описывает их движение, будто сейсмограмма. Автор применяет приём «археопись» — каждый сюжетный артефакт подан так, словно им уже любуются будущие этнографы.
Визуальный строй
Оператор Вениамин Хохлов использует технику фосфоресцирующего зерна: неоновый ореол обрисовывает контуры, оставляя ядро кадра в полутоновой тени. Так рождается эффект «свечения углей», лишающий пространство привычной перспективы. Сплав мутного зелёного и коричневого создаёт хроматическую вермилион новую дыру, где фигуры будто соскальзывают по наклонной к горизонту. Я выделяю иглу-цейтрафер — редкий объектив с переменным фокусом в реальном времени, картинка постоянно «дышит», подчёркивая хрупкость наблюдаемого.
Монтажёр Аглая Рудых применяет голографическую склейку: в кадре задерживается призрачный дубликат предыдущего плана. Возникает переживание недомолвки: зритель словно находится в полузевке времени, где прошлое ещё не отпущено, но свежее настоящее уже вовсю толкает локтём.
Звуковая партитура
Композитор Дамьен Швельп создал партитуру из бифонических дронов, записанных на заброшенном металлургическом комбинате в Рустави. Главный мотив — инфразвуковой «горн», вводимый при появлениях Платонова, частота 17 Гц едва различима ухом, зато диафрагма ловит вибрацию, вызывая смутную тревогу. Вокальные партии исполняет арт-хор «Пигмент», работающий в технике ксантомелодии — пение через латексные тубусы, окрашенные куркумином для усиления резонанса. Я ощущаю, как саундтрек формирует акустический мираж: потолок зала будто опускается, а затем отступает, оставляя сладковатую тишину.
В эпизодах с опиумной контрабандой всплывает аллюзия на грузинский багатурский напев «Шавлепа». Звукорежиссёр Силантий Сдурели убирает верхние обертоны, оставляя сердцевинные частоты, отчего древний канон превращается в неустойчивую серию квинтовых шагов. Подобный аудио-палиндром делает экран алтарём, где каждый поступок героев звучит как реквием по собственному будущему.
Актёрский ансамбль отшлифован до нарочного скрипа. Платонов в исполненииении Кирилла Зинькова говорит с верхним над цоканьем, напоминая заезженный тёзофоновый цилиндр. Лайма (Ирма Чеснокова) смотрит поверх партнёров, будто отмечает их траекторию до того, как они вступят в кадр — жест, придающий её персонажу пророческую отстранённость. Горохов (Аманда Хелидония) двигается по принципу «ампутационной пантомимы»: левая рука постоянно отсутствует в позиции, где ожидается движение, создавая призрачный шлейф рядом с угловатой пластикой корпуса.
Фильм вписывается в струю кибербарокко, однако избегает самоповтора и кичевого блика. Прокат насыщен стерильным ретрофутуризмом, тогда как «Прах к праху» работает с понятием «некроботаника» — выращивание металлических органоидов на базе растительных скелетов. На экране появится граница между техноруинами и биосферой, поднимая вопрос: способен ли человек разглядеть себя под коркой собственной инженерии.
Покидая зал, я чувствую вкус горько-медного ветра и лёгкое жужжание в ушах — словно питаюсь резонирующей пылью титана. Лента оставляет зрителя на пороге выборгского туннеля, где каждое эхо напоминает: пепел принадлежит всем, но трещина в нём имеет уникальную форму.
