Первые секунды ленты — резкое включение, сродни удару в медный гонг. Пульс камер дрожит, будто объектив поймал собственный тремор. Я ощущаю приступ клаустрофобического грува: пространство сжимается, а ритм цепляет зрителя без возможности выдохнуть. «Пошумим!» заявляет о себе как о шумовой драме, превращающей фильм в живой музыкальный инструмент.
Сюжетная арматура проста: московский саунд-артист Митя прокладывает путь через уличные перформансы, подпольные рейвы и внезапные вспышки коллективного гнева. Крупным планом — самозапись героя, собранная из лайв-стримов, GoPro-футуры и мультиэкранных дисплеев. Монтаж сшит в технике «анастероидального» прыжка — термина из инженерии радиолокации, означающего непредсказуемый, но точный переход на новую орбиту. Камера то падает, то взмывает, подчиняясь логике басовой ударной доли.
Скрижали саунд дизайна
Главный сюжет здесь — звук. Композитор-носит Кирилл Кронин создал партитуру из урбан-сэмплов: стук вагонных тележек, визг турникетов, обратная реверберация детского крика. Поверх ложится гранулированный драм-энд-нойз, где каждое зерно перебито эффектом «скримберг» (коллапс сигнала до ультракоротких всплесков). Сцена побега по крышам выбрана на частоте 43 Гц — так называемая «дьявольская октава», вызывающая соматическую дрожь. Я проверял на осциллографе: всплески амплитуды совпал с моментом, когда герой едва не сорвался с парапета.
Звуковая палитра подкреплена визуальным эквивалентом: режиссёр Артём Цинкер вводит термин «тейсолют» — световой аккорд из кислотно-оранжевого, ультрамарина и свинцового серого. Он выжигает сетчатку, создавая ощущение аудио-световой синестезии. Освещение словно модулируется скретчем диджея: одна вспышка — один выброс хай-хэта.
Пластика кадра
Оператор Георгий Юдин пользуется плоскостями города как полями Эшера: лестницы заворачиваются в спираль, рекламные кубы ворочаются, будто акустические панели. Отсутствие центральной перспективы обескураживает, навязывая зрителю состояние «шторма в экране». объективов tilt-shift и гиперболического фильтра придаёт кадру «дыхание Вавилона», когда здания вибрируют вместе с бас-дропом. Я воспринял лик города как мембрану барабана: ударил — получил рисунок трещин и отблесков.
В кульминационной сцене blackout сменяется монохромом. Черно-белый негатив активирует зернистость плёнки, подчёркивая иссушённую драму персонажей. Здесь страх растворяется в матовом беззвучии, потом тишину рассекает один-единственный клаксон, прописанный на частоте 1,2 кГц — медицинский стандарт тревожной сирены. Ухо хватается за знакомый крик технологии и добавляет недосказанную реплику человеческой боли.
Эхо улиц
Картина монтирует личную агонию героя с общественным неврозом: протестный марш, фейерверк над Ленинградским шоссе, спонтанные джем-сейшны во дворах «хрущёвок». Залпы петард раскрывают архетип «город-барабан»: мегаполис переживает кризис идентичности, отбивая пульсацию на фасадах и мостах. Философ Антон Роор появляется камео, произносит термин «гиперкумулятивный резонанс» — эффект, когда коллективное звучание выводит сообщество из социоакустической равновесности.
Музыкальные корни обратимы к японскому анке (микро шумовая эстетика 1990-х) и берлинскому техно периода Tresor. Однако авторы режут цитаты под углом пост-славянского транса: тяжелые гармошки переплескиваются с индустриальным скрежетом, создавая экзотангенту — точку, где фольклор и механизм перестают различаться.
Финал держится на визуальной фуге: три проектора выбрасывают документальные кадры реальных протестов, поверх которых стробят вымышленные лозунги. Зритель угадывает монтажную манипуляцию, но эмоциональный удар не снижается. Я вышел с сеанса, как после громоподобного концерта: внутри гудел вибрато, и каждый шаг напоминал пост-экстатический синдром.
Лента «Пошумим!» превратила шум из раздражителя в повествовательную ткань, где каждая трещина нити порождает оттенок смысла. Работает эпифанический эффект: звук не украшение, а движок драмы, точка кристаллизации сюжета. Фильм перестраивает привычку слушать визуальное искусство, смещая акцент с глаз на среднее ухо.
Я фиксирую итоговую координату: «Пошумим!» взаимоодушевляет экран и колонку, создавая синергид — гибрид среды, который просит воспринимать цивилизацию как ремикс. Пока прочие ленты шлифуют картинку, команда Цинкера сверлит микрофон, добывая искры из бытового гула. В культуру вошёл новый сплав — кинематографический ноизм, честный в своей грубости, как нечаянный аккорд молота по рельсе.
