Лента, вышедшая в 1980-м, завершает триптих «Трёх Матерей» и обращается к барочной живописи через призму джалло. Ардженто погружает зрителя в хроматическое пекло, где ультрамарин соседствует с багряным, а архитектура Нью-Йорка оборачивается алхимическим чертогом. Я исследую, каким образом режиссёр соединяет городскую топографию с мифом о Mater Tenebrarum, укладывая повествование в мерцающую ткань полупривидений, полутеней.
Сонный водоворот
Камера оперирует методикой plan-séquence, предоставляя глазу шанс медленно утонуть в аквариумных пространствах интерьеров. Вода, словно в палимпсесте, всплывает чуть ли не в каждом кадре: подвал, наполненный книгами, превращён в мёртвый морской библиотекон. Такой приём тяготеет к концепции «аква-сомнии», где сон трактуется как погружение. Светооператор Романо Альби превратил лампы гелиос и неон в кисти, а каждую плоскость — в холст, посвящённый Кандинскому. Фоном звучит тягучий влажный шелест плёнки, создающий эффект шёпота стен.
Музыкальная алхимия
Партитура Кита Эмерсона вступает не как иллюстрация, а как равноправный персонаж. Композитор применил «quintaphonic» — редкую схему панорамирования, делящую зал на пять акустических секторов. Органы Санта-Мария-делла-Салюте переплетены с синтезатором Moog, а сигнатурная тема тянет мотив ровно 66 ударов перед тональной сменой, отсылая к числу Исидора Севильского. Подобная матема резонирует с эзотерической идеей фильма: звук превращает пространство в ротонду, где зритель вращается внутри собственной психики.
Лабиринт сюжета
Нарратив рассыпан по принципу arabesque: линии персонажей сходятся, расходятся, образуют росчерк, лишённый привычной причинно-следственной прямоты. Сценарий демонстрирует технику ellipsis: ключевые мотивации отсутствуют как факты, предлагая зрителю ощутить страх без опоры. Ардженто выстраивает dramaturgia della materia — сюжет, где материя среды управляет судьбами: вода тянет книголюба, пламя настигает фармацевта, звук уничтожает библиотекаря. Вместо психологии — алхимическое соответствие стихии и жертвы. Знаковый кадр с кошками, покидающими кухню, подсказывает: природа читает заклинание раньше человека.
Сочетание архитектоники кадра, феноменологической музыки и мифологической философемы создаёт кинополотнище, напоминающее одновременно Моро и Шёнберга. «Инферно» бесконечно толкуют критики, однако плёнка продолжает сопротивляться рациональному дискурсу, предлагая вместо вывода эмпирическую симфонию страха красного и синего.
