С момента публикации «Мальтийского ястреба» семь десятилетий назад имя Сэма Спейда не теряло кинематографической притягательности. Создатели новейшего мини-сериала, снятого для AMC, решились перенести лаконичного детектива из постдепрессивного Сан-Франциско в провансальскую деревню 1963 года. Показ состоялся на рубеже января 2024 года, на площадке трудились режиссёры Скотт Фрэнк и Том Фонтана, знакомые с тонкой материей неоноира.
Сюжет строится вокруг загадочного расстрела целого монастыря с участием детей-свидетелей, вследствие чего частный сыщик вынужден снять соломенную панаму и вновь накинуть фетровую шляпу. В каменных переулках Боксера звучит выстрел, а тень древнего ордена Храма пронизывает дневной свет, словно киноплёнка с эффектом солнечного затмения.
Нуар трансформируется
Фрэнк, придерживаясь закона параллакса, вводит мягкий Agfacolor-профиль: картинка как будто выцветает прямо в эфире, цитируя архивные хроники INA. Холодный серо-зеленый фильтр сменяется табачным сепией, когда повествование сдвигается в сторону интроспекции героя. При таком подходе драка на винограднике напоминает движущуюся литографию, где каждый срыв кадра подсказывает подлинную боль Старого Мира.
Клайв Оуэн трактует Спейда без стеснения ностальгией. Его фидера чуть сдвинута, голос сбрасывает октавный балласт, фраза измеряет расстояние между иронией и цинизмом через добавление микропауз. Персонаж стареет, однако чувство внутренней геодезии остаётся математически точным. В дуэте с Караю Куортерман, играющей молодую аббатису, рождается темпераментная полифония жестов.
Джазовая партитура
Аранжировкаовщик Картер Бёруэлл вплетает в ткань повествования модальный кулак Майлза Дэвиса и шифровку парижских биг-бэндов Orchestre National de Jazz. В височных долях зрителя поселяется стаккато барабана Gretsch, контрастирующее с церковным органумом. Такой звуковой диптих функционирует как анамнез культурного раскола, породившего beat-поколение и нувель ваг.
Контексты послевоенной Франции
Сценарий погружает в пространство, где колониальная травма Алжира соседствует с утренним запахом багета. Местечковый комиссар, вспоминая католический персонализм Жака Маритена, спорит с прокурором-экзистенциалистом. Диалоги насыщены галлицизмами, звучание которых режиссёр не глушит. Персонажи двигаются по шахматной доске Третьей республики, правда фигуры уже потемнели от пепла Вьетминя.
Мне импонирует объём вдумчивого монтажа: от крупного плана наружной лампочки с дрожащей вольфрамовой спиралью камера скальпелем переходит к фигурному катарсису геройского взгляда. Финальная сцена, где Спейд держит в руке чернильный перочинный нож, оставляет во рту вкус анисета и железа, словно постскриптум, говорящий: «Нуар жив, пока тлеет сигарета». Премьера доказала, что классическая жёсткая линия иногда обретает новую прожилку, если её упоенно окунуть в прованскую смолу.
