Дебют Луки Баражина под названием «Присутствие» вошёл в фестивальный обиход тенью, лишённой маркетинговой громогласности. Картина, созданная на стыке психогеографии и неочума, предстаёт медитативным триллером, где сам город действует активнее любого персонажа.
Звуковая архитектура
Композитор Айра Тевлин выстроила партитуру по принципу палимпсеста: кожаная туба, бас-кларнет, цифровой эхо-воркшоп формируют инфразвуковой подслой, отзывающийся в диафрагме зрителя соматической вибрацией. Такой подход сопрягает киноопыт с виброакустической терапией и создаёт феномен энтопсии — внутреннего мерцания, рождаемого звуком.
Свет сквозь ржавчину
Оператор Кай Лапах спровоцировал камеру на флюоресцентный хрип: линзы, пропитанные феррооксидом, искажают спектр до смолисто-зелёного дрейфа. Такое изображение напоминает литографии Пиранези, где перспективы выворачиваются внутрь. Глаз зрителя получает опыт катабазиса, медленного погружения в окраины собственного бессознательного.
Этический резонанс
Сценарий опирается на минималистичный конфликт: персонаж Инны Санд, архивистка с алекфорной амнезией, пытается идентифицировать шум, проникший в слух нашедшего её таксиста. Вместо привычной детективной дуги виден экзистенциальный аккорд, отзвуки которого касаются темы дигифилии — эмоциональной привязанности к цифровым остаткам ушедших людей. Картина открывает дискуссию о границе между памятью и её техногенной симулякров.
Темп монтажа составляет двадцать восемь склеек за минуту в начале и снижается до шести в финале, вводя эффект псевдостанстила — растворения хронологии внутри зрительского восприятия. Драматургия растягивает секунды до ощущения металлического привкуса во рту, напоминая землетрясение без сейсмографа.
Художественный отдел внедрил объекты из арматурной соляртагмы — полупрозрачного композита, меняющего оттенок при повышении влажности. Белёсые структуры служат визуальным эквивалентом угасающего дыхания, повторяя физиологический ритм героини.
Финальный кадр отстраняет повествование девятикратным диптихом: экран дробится, словно полифония Пярта, оставляя паузу, в которой слышен собственный пульс зрителя. «Присутствие» завершается не точкой, а арабеском тишины, превращающим кинозал в хоромы безмолвия, аналог анэхоической камеры.
В культурном контексте картина соседствует с «Входом к пустоте» Ноэ и «Сокровенным» Гасса, при этом сохраняет уникальный синестетический подход. После титров ощутимо другое чувство времени — словно секундная стрелка уступила место неону, мерцающему от вздохов аудитории.
