Когда я впервые услышал о проекте «Манкимэн» режиссёра Марка Носова, показалось, что в отечественном прокате назревает редкое событие. Синтез пост комиксной эстетики, экспериментальной электроники и лирики нулевых зазвучал как сигнал тревоги и одновременно как приглашение к диалогу.
Картина строится вокруг музыканта-одиночки Максима Кузьмина, прозванного Монкимэном из-за любви к обезьяньей пластике на сцене. Герой рассекает ночную Москву на скрипучем скейтборде, записывая звуки города на кассетный портатив TASCAM. Эти фрагменты городской какофонии постепенно превращаются в дебютный альбом, а вместе с ним — в хронику личного крушения и возрождения.
Сюжет без грима
Звуковая партитура построена на принципе шёнберговского Klangfarbenmelodie — мелодия дробится на тембры, словно на стёкла витража. Продюсер Айша Рахимова вбрасывает в стерильные синтезаторные петли полевые записи: гудки маршруток, скрип крышечных лифтов, дальнее церковное пение. На выходе рождается акустический коллаж, в котором даже тишина дышит, будто персонаж фильма.
Музыка не комментирует кадр, она спорит с ним, задаёт собственный такт, иногда обрывается, оставляя зрителя в звуковом вакууме. Такой прыжок напоминает технику хайку: один штрих, пауза, новый смысл.
Саунд как нерв
Оператор Даррен Чжоу использует инфракрасную плёнку Kodak Aerochrome, благодаря чему кожа персонажей отливает кармином, а неоновый мусор московских подворотен превращается в царепокровную пурпуру. Коридоры метро выглядывают как катакомбы какого-то кибер средневековья. Такой приём отсылает к пионерам цветового сюрреализма — Вивьен Сассен и фильма «Enter the Void».
Монтажёр Лев Баранов режет материал по методу клипового пульса: кадры держатся 1,8 секунды, затем сменяются статичными планами на 12 секунд. При этом сохранён ритм дыхания героя — сумасшедший, но закономерный. В кульминационной сцене, когда Манкимэн исполняет трек «Simian Rebirth» на крыше недостроенного Центра Хруничева, камера делает фукусима-дайв — резкое падение с уровня глаз до обуви, имитируя эффект личного обморока зрителя.
Визуальная алхимия
По структурной логике «Манкимэн» роднится с футаженными драмами начала десятых — «Прочь из Зазы», «Фантомные треки». Однако сюжет выкручен в сторону мифопоэтики: обезьяна-герой отсылает к Анубису московских окраин, музыкальные сэмплы напоминают шаманское камланье Йенсена среди бетонных тотемов.
Дебютный статус не мешает проекту фигурировать на фестивалях. В Роттердаме зал рукоплескал, хотя субтитры едва поспевают за быстрой речью персонажей. На платформе Spout евроаудитория сравнила картину с «Кислотой» Долгушина, отметив меньший уровень нарочитой наркогранжи.
Критики из Pitchfork выделили звук, назвав его «урбанистическим фугою», а коллеги из «Искусство кино» увидели в ленте постмодернистское перелицовывание советского производственного романа. Личные впечатления совпали: герою приходится строить не завод, а собственный альбом, траектория похожа — от машинного гула к удару большого барабана.
Контекст и отголоски
Словосочетание Monkey Man давно циркулирует в англоязычном сленге, маркируя городского трикстера. Авторы русифицировали термин, добавив архаичную приставку «Ман-», создав гибрид, который звучит одновременно комично и мифические. Лингвисты назвали подобный приём метатомией — сдвигом фонем ради нового образа.
В финале герой обрывает концерт, выключает луп-станцию и обращается к зрителю прямой репликой о возможности самоодомашнивания технологий. Фраза висит в тишине, после титров остаётся гул — как после марафонского бега, когда сердце ещё долбит канкан.
Я ухожу из зала с чувством, будто слышу отдалённое взрывообразное рокотание мегаполиса, сведённое в моно канале собственной диафрагмой. «Манкимэн» напомнил: иногда фильм осваивает функции живого альбома, а музыка захватывает территорию драматургии. Пограничная материя, равная литургии и рейву, заявила о себе уверенным манифестом.
