Премьера франко-израильской трагикомедии «Хороший мальчик» развернулась на Берлинале-2024, зал завибрировал ещё до финальных титров: публика смеялась, замирала, поглощала каждую паузу. Над сценарием трудился Натан Корн, известный микроскопической точностью диалогов и нервным юмором. Режиссёром выступил Дани Леви, вернувшийся в большую форму после десятилетнего перерыва.
Код семейной памяти
Сюжет вращается вокруг подростка Йорма, последнего носителя еврейской фамилии в вымышленном эльзасском местечке. Парнишка балансирует между ультрасовременным Tik Tok-панк-миром и архаичным канонам шабатних вечеров. Такой контраст порождает эффект когнитивной струна: она натянута, но дарит чистый звук, едва мизинец драматурга касается темы изгнания и самоидентификации.
Оператор Патрик Блох работает с палитрой травянистых зелёных и обугленных охристых тонов. Контрастность доходит до значения 85 % — при цифровой раскладке шаг дерзкий: зерно подчёркивает отсутствие ретуши, зритель ощущает кожу героев без слоёв грима. Камера скользит, словно кенигзее-карма, фиксируя дрожание веток, предрассветную дымку, свет фар, когда старый Citroën ныряет в переулки Страсбурга.
Музыка и тишина
Саундтрек написал Ноам Давид: клерк-виолончель сосуществует с фримерским синтезатором Prophet 6. Композитор вводит термин «сфардический гипно-дрон» — глиссандо на квартовом ладу, погружённое в delay с обратным фидбэком. Приём заставляет ушные барабаны рябить, но гармония рождает сладкое головокружение, сродни запаху кориандрового мёда в иерусалимских лавках.
В сценах школьных вечеринок пульсирует dark-cabaret-rhythm, напоминающий ранний Einstürzende Neubauten. Автор намеренно вставляет вспышки восточных макамов, переводя хоровод подростковых тел в ритуальное шествие.
Мириам Шагал, исполнившая роль матери, разрывает экран диагональными взглядами, пленительным вокалом и неожиданными паузами — акциденциями актёрской школы Жака Лекомта. Её сцена молчаливой молитвы функционирует точкой бифуркации: повествование меняет температуру, словно медный котёл под органом.
Слово после титров
Робкая комедия быстро сочится трагедией, тайно подмешанной в шутки, как мускат в пасхальном вине. Леви не даёт готовых ответов: вместо морали возникает полисемичная пауза, заставляющая вспомнить личные семейные пироги и собственную неловкость перед предками.
Работу сняли на трёх языках — французском, иврите, алзаськом диалекте. Языковая полифония превращается в акустическую амальгаму, в которой любая реплика двоит смысл. Разговоры о вере и мемах в одном кадре формируют феномен деконструктивного салюта, где шутка вспыхивает, а сразу после неё пепел падает в чашу памяти.
Картине пророчат путь по фестивалям класса А. Рискованная тональная гибридизация задаёт вектор новой чувствительности: пост-ирония сочетается с элегией, TikTok-клипмейлинг дружит с притчевой медлительностью.
Киновед Марк Агиш определил работу как «ашлагический микст» — термин, описывающий произведение, где мистическое толкование перемежается поп-культурой. Формулировка подчёркивает силу контрастов: йешива и скейт парк больше не антагонисты.
Я вышел из зала слегка воздушным, будто арамейская буква алеф внезапно превратилась в воздушного змеяя и утащила мой скепсис под купол кинозала. Пожалуй, симфония шуточного и скорбного в «Хорошем мальчике» дала веру: память способна танцевать.
