Новый фильм «Лощина мертвецов» режиссёра Ари Дугганта вышел в 2021-м, предлагая зрителю густой сплав готического триллера и пост-апокалиптического хоррора. Я присутствовал на фестивальной премьере в Роттердаме, наблюдая, как зал погружался в гипнотический мрак полотна.
Сценарий разворачивает историю о деревне, затерянной среди торфяных болот Северного Йоркшира, где каждый сумеречный вздох природы граничит с морфическим резонансом, термином Шелдрика, описывающим коллективную память ландшафта.
Истоки сюжета
Дугган опирается на викторианскую готику, манускрипты Брэма Стокера и хроники английских эпидемий XVII века. Авторское перо аккумулирует миф о «ходячем пите», коллекторе души, чьи костяные крылья шуршат, словно сухие страницы хартии. При создании образа я нахожу отголоски скандинавского дреугра и карпатской повянутой невесты — фольклорный конструкт, вызывающий ореол архетипической тревожности.
Стиль и мизансцена
Оператор Кейл Ауди работает с негативной плёнкой Orwo N+, придавая кадру зернистую, почти тактильную фактуру. Каждая тень дышит, будто бархат с привкусом пепла. Камера задерживается на пустых окнах, добиваясь эффекта эйдолии — зритель начинает видеть силуэты, где их нет, подвластный иллюзорной парейдолии. Глубина резкости колеблется, будто диафрагма отвечает пульсу героя, а диагональная компоновка подражает гравюрам Гойи.
Звук за гранью
Композитор Элла Мюнцинг свёл партитуру из шума магнитофонных лент, шороха старой кальварийской церкви и контртеноровых сэмплов, растянутых портаменто до двухсот процентов. Монохромное звучание вступает в контрапунктпункт с ультразвуковым писком, едва слышным человеческому уху, рождая акустическую клаустрофобию. Диегетические источники — шаги, дыхание, стук ветра по обшивке — организованы через технику «оторванного плана», когда звук выходит из кадра, разбивая синхронность и усиливая ощущение внекадровой угрозы.
Музыка внедряется в повествование по мотетному принципу: каждая повторяющаяся тема трансформируется ретроградно-инверсией, будто мёртвые корни деревьев выворочены вспять. Колористический ряд поддерживает партитуру: болотный серо-зеленый охра, выкрашенный в холод люминесцентных ламп, взаимодействует с алым спектром кровавых прожилок поздних сцен, создавая палимпсест-эффект.
Темпоритм картины структурирован по латинской секвенции «Dies irae»: кульминация приходится на двадцатую минуту до финальных титров, нарушая классический нарративный граф Энтони Фрейтага. На фоне подобного излома я наблюдаю феномен «отложенной катарсической реакции» — апогей ужаса настигнет зрителя спустя несколько часов после сеанса.
Стилистический синтез, энергию которого подпитывают редкие приёмы — резкий хролёп (переход из яркого освещения к полному мраку без промежуточных степеней) и плиткоскопия (расщепление кадра на мозаичные фрагменты) — формирует художественный организм, сравнимый с мечущейся летучей мышью под кровлей глухой колокольни.
«Лощина мертвецов» демонстрирует, как жанровый хоррор выходит за пределы формальных рамок, превращаясь в культурный диспут о памяти ландшафта, угрозе забвения и тьме, скрытой в торфяной глуби. Зритель сталкивается не с очередным аттракционом страха, а с медситуативным ритуалом, где каждая минута насыщена плотным символическим шёпотом.
