Премьерный показ «Кончится лета» на мартовском фестивале в Екатеринбурге оставил ощущение палящих сумерек, будто воздух внутри зала приобрёл вязкость топлёного мёда. Я наблюдал, как зрители медленно поднимались с кресел, стараясь не нарушить хрупкое послевкусие. Лента длится сто пять минут, не уступая ни секунды рассеянности: каждая реплика остро отмерена, каждый план сидит в точно рассчитанной шевальде — кинематографисты называют такой приём «каллиграфическим монтажом», когда череда кадров напоминает рукописный росчерк.
Под повествовательным сводом — провинциальный городок Клинцы, знойное затянувшееся лето и трое выпускников, цепляющихся за последние дни безответственной свободы. Сценарист Ада Ким держит сюжет на стыке хроники и метафоры: линейное время то ускоряется, то откатывается, формируя анахронический узор, лишь к финалу складывающийся в единый хронотоп. Режиссёр Давид Ракитин, прежде отмеченный только короткометражками, выстроил форму на принципе «каскадной синекдохи» — частное деталью выдвигает универсальный нерв, не скатываясь к прямолинейному морализаторству.
Художественное зерно
Камера оператора Полины Гребенщиковой работает без привычного лентикулярного фильтра, зернистость достигается оптическим флакком — техникой, когда стекло объектива обрабатывают абразивом, добиваясь шероховатого сияния. Пасторальная палитра разбавлена бритвенно-холодными вспышками неона на вечерних карнавалах — ракитинский приём «обратного доминанта», при котором вторичный световой слой становится эмоциональной основой сцены.
Актёрский ансамбль держится на диалоге темпераментов. Светлана Козырева (Ася) демонстрирует звонкую фрустрацию, прерывающуюся ослепительной улыбкой, словно горн на параде — краткий, но оглушительный. Илья Чистяков (Глеб) то тянется к ограде стадиона, то обрывает жест на половине дуги, оставляя ходовую тень: телесная пластика у него работает выразительнее слов. Третий вектор заключён в немом персонаже — безымянном мальчике из соседнего двора, его присутствие пронзает хрупкую драматургию, будто невидимый штрих гризайли.
Музыкальная палитра
Главный композитор — электронщик Алмаз Рустамов, дипломант «Степного биткэмпа». Он микширует канонический синтвейв, колеблемый алтайским хомусом, с вермильоновым тембром барытона Максима Парамонова. Особое внимание заслуживает дигетический звук — музыка, возникающая прямо внутри кадра. Рустамов выводит велосипедную спицу, рассекающую картонный стакан, на уровень полноценного перкуссионного трека. В кульминационной сцене выпускного костра шестнадцать звуковых дорожек сходятся в тональный контрапункт, где верхний регистр схож с плачем снегирицы, — редкое сравнение, но самым точным оказывается именно орнитологический образ.
Социальный резонанс
Картина попадает в нерв русского постковидного десятилетия, поднимая тему «утраченной подростковости» — состояния, когда юность официально завершена, однако ритуала прощания никто не прописал. Провинция подается не как хроничная стагнация, а как лаборатория идентичностей: герои примеряют столичные грёзы, но в финале выбирают язык родных кварталов, переозначивая привычные маршруты.
Фестивальная трасса уже обозначена: Берлинская «Панорама», затем болонский «Cinema Ritrovato Nuovo». Международные кураторы отмечают способ ленты распределять локальное и глобальное через систему cultural codes — символов, которые понятны даже без знания контекста. Ракитин оставляет уважаемому зрителю пространство для собственной интерпретации, не опустошая кадр прямой репликой.
Я, анализируя картину, вспоминаю термин «катабазис» — нисхождение героя в нижний ярус сознания, за которым следует трансформация. Лента удерживает катабазис на уровне зрителя: тёмный экран последней минуты не отдаёт никакой субтитрированной подсказки, свет гаснет, и каждый выходит из зала со своей версией прохлады после зноя. «Кончится лето» прожигает память, как отпечаток солнечных очков на коже после долгого пляжа: след исчезнет, но любая вспышка света вернёт ощущение первого дня каникул. Формула долговременного влияния раскрыта, лента уже зафиксировала своё место в истории российского экрана двадцать первых лет века.
