Когда я сочинял музыку для несуществующего мультфильма, в голове зазвучала сцена: дальний план тропического ручья, где ритм дождя отбивает квазиморзе (редкий приём передачи текста сигналами). На переднем плане стоит юный олень — его рога похожи на развёрнутую арфу, струны которой ещё не натянуты. Я слышу его будущий тембр: звонкие флажолеты.
Живописная прелюдия
Он шагает вдоль воды, словно по нотному стану. Каждый шаг — новая мажорная ступень, каждый вдох — лёгкий стаккато. Вдруг из зеркальной поверхности выныривает зеленый баритон: крокодил. Челюсть щёлкает чётко, почти метрономически. Он не хищник на этой сцене, а контрабасовый партнёр. Глаза его блестят, как прожекторы на фестивальной дорожке.
Я ставлю мизансцену крупным планом. Олень делает уступающий полупируэт: он приветствует незнакомца, не прекращая тихого звона копыт. Крокодил отвечает глубоким глиссандо: лёгкое скольжение зубов о воду создаёт базовую волну. С этого момента начинается контрапункт — независимые, однако взаимодополняющие линии поведения.
Симфония встречи
Крокодил рассказывает, что живёт в русле великой реки, где каждую ночь луны сочиняют серебряные рондо. Его челюсти пугают тех, кто слышит только щелчок, и не слышат подводного бурдона (низкого гудения). Олень делится историей о ветряных плато, где копыта отмеряют дроби на каменном карнизе, а эхо откликается чистой октавой. Их голоса создают вертикаль: высокий роговой регистр оленёнка и тягучая дистанция крокодила рождают эффект антифонного диалога, словно два хора на противоположных сторонах собора.
В разговор вмешивается ручей: он усиливается, ссобирая капли, будто набирает оркестр. Вода шуршит сибилянтами. Я добавляю каватину ветра, чтобы скрепить сцену нежным филигранным узором. Но тут возникает дилемма: хрупкий олень опасается внезапного фортиссимо челюстей, крокодил же боится, что звон рогов обозначит вызов.
Я применяю кинематографический приём «зенитный кадр»: сверху видно, что их тени сливаются в один силуэт, похожий на удлинённую фигуру балалайки. Это метафора: разность строения превращается в совместный инструмент.
Финальный аккорд
К ночи ручей затихает. Я позволяю светлячкам сыграть роль портативных софитов. Олень наклоняет голову, предлагая роговую арфу для импровизации. Крокодил осторожно ударяет хвостом по воде: всплеск даёт нужный такт. Вместе они создают пьесу «Лунная сарабанда». В ней нет лишних нот: прозрачный дискант копыт, бархатный бас пузырьков, редкие флажолеты далёких лягушек. Слушатели — звёзды, каждая мерцает в заданном такте.
Рассказ завершается гармонией, достигнутой без слов «учись» или «бойся». Олень, поняв вкус глубинного баса, перестаёт дрожать при каждом щелчке. Крокодил, услышав кристальный звук рогов, обретает уважение к тону, не похожему на собственный. Так контрапункт рога и челюсти превращается в живой пример того, как даже самые разные тембры строят полноценный аккорд, если дают друг другу пространство и время.
