Минувшей весной, сидя в зале Théâtre Lumière, я ощутил лёгкое покалывание в кончиках пальцев: плёнка «Клуб Зеро» уже со стартовых кадров заявляла об аскетической радикальности. Хауснер, как алхимик позднего австрийского модерна, аккуратно отфильтровала из повествования бытовой шум, оставив на экране почти герметичную лабораторию из пастельных тонов, симметрий и пронзительного молчания.
Каркас сюжета натянут между двумя идеологемами — пищевое воздержание и корпоративный прагматизм элитного британского колледжа. Преподавательница питания мисс Новак (Миа Васиковска) внедряет в студенческие головы концепт «conscious eating», напоминающий ортрексическую секту. Подобно гипнотизёру из «Доктора Калигари», героиня балансирует на грани терапии и манипуляции, что рождает тревожный хоровод смиренных лиц, лишённых привычных подростковых жестов.
Художественная алхимия
Бескровная палитра подвижна, словно киновир в лабораторном растворе: розовато-серый туман коридоров вдруг прорезает багровое платье, вызывая эффект hysteron proteron — эмоциональный финал заранее подсказывает исход сцены. Окружающая архитектура нарочито стерильна, каждое кресло выстроено в мизансцене так, чтобы напоминать бесконечную таблицу Менделеева. Этот орнамент подрывает привычку зрителя искать катарсис: драматическая развязка упакована в цепочку неоклассических ракурсов, где даже крик звучит как шёпот.
Сценарий прячет в диалогах редкую латентную фигуру речи anemoia — тоску по несбывшемуся будущему, в которое неудержимо стремятся апатичные подростки. Их добровольное голодание проявляется как ритуальный жест отказаза от гиперконсьюмеризма, что перекликается с постсекулярной повесткой, однако без прямого морализаторства.
Музыкальный инвентарь
Композиции Мартина Гесляйна, работающего на стыке спектральной музыки и эмбиент-барокко, сплетены из микротональных кластеров и синкопированных глиссандо. Уши привыкают к минималистской тишине, после чего едва слышный всплеск арфы режет пространство, будто скальпелем. Такой саунд-дизайн создаёт «аурикулярный вакуум» — редуцированная звуковая среда выводит зрительскую эмпатию на уровень вегетативной реакции: дыхание невольно синхронизируется с паузами актёров.
Оператор Мартин Гшлах избегает «летающей камеры», кадр держится на штативе, как музейный экспонат. Временами он использует dolly-zoom, вызывая десинхронию между перспективой и задником, что отсылает к «Пикнику у Висячей Скалы». Пространство изолируется подобно экспериментальному сосуду: герои кажутся образцами, помещёнными под матовое стекло.
Актёрский ансамбль
Васиковска, прошедшая школу «Девушки с жемчужной серёжкой», действует методично, но без излишней психологической жвачки. Пластика её тела подчёркивает тему соматического контроля: ни одного лишнего моргания, каждое движение кисти поставлено по нотам. Молодые исполнители реагируют на дидактическую ауру героини ощущением transfret, термин, обозначающий перенаправление эмоциональной энергии из личностной сферы в групповое растворение. Камера фиксирует этот процесс крупными планами губ, сжатыми до линейки, — визуальная цитата кинабара «ангермейер».
Контекст актуальной культуры
Новое пуританство, прячусь под лозунгами mindful-практическик, овладевает цифровыми племенами. «Клуб Зеро» деконструирует культ «clean eating», лишая его лайфстайл-глянца и показывая, как дисциплина превращается в фетиш трагического благополучия. Лента укладывается в линию Hausner: от «Лурд» до «Маленького Джо» режиссёр смещает фокус с чудес на их административное сопровождение. Сакральное здесь оформляется договором-консенсусом, где ничего трансцендентного, кроме человеческой доверчивости.
Постскриптум
Фильм оставляет послевкусие горького миндаля. Я вышел из зала с ощущением, будто проглотил стеклянную бусину: внутри тревожно звенит, но оболочка остаётся целой. «Клуб Зеро» не сеет панику перед пищевыми расстройствами, он вскрывает инфантильную готовность к добровольному самоустранению. Точное, холодное высказывание, сочетающее хирургическую визуальную партитуру и зябкий эмпирический шум, войдёт в архив европейского киномодерна рядом с «Крысоловом» Херцога и «Любовным настроением» Вонга. Я рекомендую не искать в картине вердикт или мораль — её ценность служит лакмусовой бумагой культурного метаболизма эпохи.
