Я работаю с рукописями, киносценариями, партитурами и городскими архивами, поэтому киевские остановки Пушкина вижу не разрозненными фактами, а плотной кинолентой, где каждая плёнка — новый хронотоп. В отличие от курсивных упоминаний в учебниках, здесь слышен рокот Днепра, чувствуется вкрадчивый запах лип на Владимирской, а метроном памяти точен до часа.
ПЕРВЫЙ ПРИЕЗД, 1821 ГОД
Южная ссылка: Киевский эпизод
Путь из Кишинёва к семье в Псков подарил Пушкину киевскую паузу с 19 по 23 сентября 1821 года. Ехал он каретой вместе с генерал-майором Линзовым. На Подольской переправе колёса требовали кузнечного передыха — так возникло «окно» для знакомства с городом. Поэт ставил подпись в журнале посещений Киево-Печерской лавры, слушал пономарский распев «Свят Господь» и заметил в черновике: «колокольня — медный глагол над синью». В гостиничном реестре Мемзина сохранилась запись «г-н Пушкин, поэт, комната № 7», а в письме к брату Льву появился набросок будущей строки «маврин звук вечерних звонов».
День казался короче обеденным разговором у губернатора Милорадовича. Там Пушкин слушал местную бандуру, и, по воспоминанию камер-юнкера Фаддея Булгарина, вся фразировка музыканта легла в ритмический рисунок «Клеветникам России». Город зафиксировал поэта: дом-палимпсест на ул. Большая Житомирская, где квартирант Туро заключил сделку об аренде комнаты «для московского стихотворца».
ВТОРОЙ ВИЗИТ, 1822 ГОД
Дорога сквозь Подол
Петербургский отпуск закончился, и ранним утром 4 августа 1822-го Пушкин вновь ступил на Подольскую брусчатку, теперь — по пути обратно в Бессарабию. Почтовый трактакт подарил ему всего сутки до отправления парома. Живой, пёстрый ярмарочный гул Контрактовой площади отразился в зарисовке: «крик торговок дробью ля-минор». Сохранилась расписка трактирщика Казияна: «Обед из суджука, кваса и осеннего карася». На полях «Бахчисарайского фонтана» в это время возник образ «стройной девы, светлой Киеву звезде» — прямое эхо вечерней прогулки по Софийскому двору.
Эхо визита в поэзии
Упоение днепровским горизонтом вылилось в маленькую поэму, позже разошедшуюся лишь по кружкам друзей, — «Киев». В ней встречается словосочетание «лазурный отзвук звонницы», редкое для пушкинского вокабуляра. Строфы впитали интонацию ирмосов, рождая органный эффект двойной экспозиции — словно две камеры снимают одно и то же место с противоположных берегов.
ТРЕТЬЯ ОСТАНОВКА, 1825 ГОД
Эхо экранных версий
В мае 1825-го, уволенный из Одесского комитета, Пушкин держал путь к Михайловскому. Курьерская карета ночевала на Печерских высотах 17 мая. В дневнике мелькнула запись: «Киев плывёт над Днепром, будто киноварь в стекле». Именно эта фраза позже притягивала кинематографистов. В немом фильме Петра Чардынина «Поэт и город» (1914) киевские кадры смонтированы секвенцией «панорама-наезд», имитирующей пушкинское движение взгляда. В 1953-м композитор Рейнольд Глиэр сочинил симфоническую поэму «Киев Пушкина», где бандурный тембр растворён в струнной полифонии, а тремоло контрабасов напоминает гул цепного моста.
Чем закончились столичные встречи? Строки о Киеве проникли в «Полтаву», свадьба Мазепы и Марии подсвечена футуристическим кадуцеем двух столиц — Киева и Санкт-Петербурга. Город, по сути, превратился в «теневышку» — невидимую антенну, через которую поэт ловил культурные радиации Востока и Запада.
После третьего визита Пушкин больше не бывал тут физически, однако в «Дубровском» появляется «киевский купец», в «Истории Пугачёва» даны отсылки к казацким песням, а в письме Вяземскому 1836 года поэт благодарит за «киевские полувоспоминания». В моей практике киномузеолога эти штрихи формируют аудиовизуальный код: клавесин плюс бандура, дольник плюс древнерусский знаменный распев.
Сегодня Киев хранит пушкинский след как город-скрипторий: искусствоведы отслеживают топонимы, музыканты реконструируют мелодии, режиссёры снимают короткий метр о каждом дне поэта внутри старого Подола. Для меня эти визиты — не остановки, а три аккорда, задающие тон целой симфонии русско-украинского культурного взаимопроникновения.
