С первых кадров «Электрического штата» зритель погружается в катодное марево пост-американского ландшафта. Я воспринимаю ленту как гибрид роуд-муви и ретрофутуристической баллады, оформленной братьями Руссо по иллюстрациям Симона Столенхага. Ключевым оказывается контраст между ржавой плотью техники и хрупкой нежностью главной героини Мишель, на указанном напряжении строится драматургический стержень.
Пульс катодных сумерек
После Семинетчанской катастрофы (в фильме пережиток холодной войны трансформирован задним числом до киберпанк-ранчо) некогда оживлённые шоссе покрылись каркасами дронов-титанов. Авторский дизайн опирается на эстетику фотореалистичного дизельпанка, каждое пятно ржавчины считывается почти как археологический код. Термин «дигитопея» — влажная мечта о полном слиянии человеческого и электрического — здесь приобрёл саркастическую окраску: социалка разрушена именно из-за подобного слияния. Энергетические «киты» — аэростатные реакторы, висящие над пустыней, — гудят низкими overtone-ами, выдавая дальнюю тревогу.
Перекрёсток утопий и рутины
Мишель, пятнадцатилетняя беглянка, везёт плюшевого робота Скипа через осколочную панораму штата в поисках брата. Скип — переносной сервер любви, прошитый устаревшим алгоритмом «домашний опекун». Их диалог построен на дзен-сатире: мелодичный писк искусственного интеллекта сталкивается с подростковой прямотой. Поступь сюжета напоминает «Одиссею» в сокращении: каждая придорожная станция — микромиф, где забытые рекламные голограммы исповедуются под гупающий бас экскаваторов. Трагическим фоном тянется оптический шторм — гигантская воронка обломков, которую в прессе называют «Оркестром Отказов». Я различаю в этом образе отголосок «Ядра скорби» из средневековой мистики, когда к материальному миру цепляется призрачный алгоритм.
По обочинам трассы раскинуты «ули» — самоуправляемые мегаструктуры, собирающие металлолом для неведомого заказчика. Хотя сооружения тянут к небу километровые антенны, обслуживание поручено крошечным кранам-автоматом, похожим на тульские самовары с когтями. Контакт с подобными организмами выводит Мишель к подпольной станции «Энигма-52», где уцелел кружок инженеров, отказавшихся перепрошивать сознание. Антагонистом ленты выступает не конкретный злодей, а рассеянное поле коллективного сна, в котором человечество добровольно растворилось. Отсюда и интрига: удастся ли героине вернуть брата, сохранив собственную психогеографию.
Саундтрек как хронотоп
Команду композиторов возглавляет Стивен Прайс, он строит партитуру на фазовом разложении аналоговых синтов, вплетённых в полевые записи неисправных трансформаторов. Приём «спектральное разлаголосье» (дробление тембра на микро-частоты) создаёт дрейф между тоской и нежностью. Финальный трек «Ionian Dust» основан на греческом дорийском ладе, благодаря чему внутренняя легенда картины обретает античный резонанс. Хоронология изображения и звука складывается в редкий тип киномузыки — «хаунтологический сайдчейн», когда мелодия живёт как фантом, выдергивая зрителя из линейного времени.
На рубеже 2025-го лента выглядит чем-то средним между экологическим реквиемом и нежным комиксом о взрослении. Авторы не дают готовых ответов: дорога кончается у Тебятихого океана, а неоновая буря гаснет, будто выключен кинопроектор. Я выхожу из зала с чувством, что ретрофутуристическая панорама через свой иллюзорный шум снова задаёт базовый вопрос: где кончается техника и начинается человек.
