С первых кадров лента Лены Гиль протягивает зрителю шершавую руку демографической статистики, однако прячет внутри ладони личную драму сорокапятилетнего ортодонта Даниила. Я наблюдал премьеру на фестивале «Киноздрав» и ощутил, как зал покрылся нервной дрожью: экран зазвонил мобильными уведомлениями, синхронизированными с партитурой Алены Романович.
Глоссолалия тревоги
Режиссёр рассекает повествование фразировкой, свойственной джазовой импровизации. Сцены рабочего кабинета перемежаются флешфорвардами, построенными на технике jumpcut, напоминающей апокопа в средневековой хоровой записи, когда последний слог как будто откусывает время. Звуковая дорожка подчёркивает катабазис героя: баритон-саксофон Кристиана Крота двигается вниз по ладу, словно ртуть в остывающем термометре.
Свет как рентген
Оператор Ли Чжао употребляет фильтр «пейл люминофорт», придающий коже героев оттенок раковин из залива Находка, где перламутр содержит редкоземельный иттрий. Плотное зерно 16-миллиметровой плёнки подсовывает глазу эффект шийна — блуждающие сполохи, вызванные микроцарапинами эмульсии. Такое решение подталкивает к разглядыванию морщин, приличных средневековому грифону: гротеск, но без кривляния.
Нити партитуры
Композитор Романович цитирует «Empfindsamer Stil», перенося клавесин в офисный open space. Шёпот принтера распадается на шестнадцатые, струны контрабаса растягиваются до инфразвука 10 Гц, вызывая резонанс в креслах зрительского ряда. Такой акустический филакторий удерживает психику героя от финального распада, пока за окном клубится неоновый смог вечерней Казани.
Фильм зреет в памятияти подобно дрожжевой культуре: постепенно, с тихим пузырьком, пока на поверхности инсайта проступает корка истины. Лана Гиль не предлагает спасения, вместо него подносит зеркало, отполированное лезвие. Я вышел из зала с ощущением, что термин «кризис» давно просит иной семантики, картина предоставила толчок для такого переформатирования художественных кодов зрелости.
