В кинозале «Палладиум» я присутствовал на предпремьерном показе новейшей версии «Волшебник Изумрудного города. Дорога из жёлтого кирпича». Свежий проект режиссёра Барбары Гросс и композитора Максима Раута озвучил классический сюжет без ностальгического крахмала. С первых кадров лента заявляет себя как музыкальное полотно-катабазис, где путь Элли превращается в звуковой спектр от бирюзового шёпота до гранатового рёва духовых.
Музыкальная ткань
Композитор внедрил технику «эхофония» (многоуровневое отражение мелодической фразы внутри оркестра), создавая впечатление, будто жёлтый кирпич мнится клавесинной децибелой. Осциллирующие синтезаторы сочетаются с партитурой XVIII века, образуя палимпсест, где Моцарт ведёт диалог с электропопом. Хоровые тесситуры детей, записанные в храме Санта-Мария-ин-Аракоэли, добавляют ювенильную прозрачность, подчеркивая наивный, но не инфантильный вектор истории.
В кульминационной сцене печатной ковровой дорожки (из пиксель-арта) ксилофоны бьются о контрапункт медных альтов, вызывая в зрительном зале эффект гриффити — акустическую иллюзию снижения потолка. Подобный приём знаком специалистам по перцептивной психоакустике, публика ощущает проседание пространства, хотя геометрия помещения остаётся фиксированной.
Визуальная риторика
Художник-постановщик Ли Цао построил Изумрудный Город из зеркального поливинилхлорида, подсвеченного айридисцентной голограммой. Благодаря такой архитектуре лица персонажей порой растворяются в тяжёлой зелёной вермиллионов-голубой россыпи, создавая метафору самопознания. Камера Панавижн «Millennium XL2» перемещается по тросовым рельсам, напоминающим струны контрабаса, в таком ритме объектив дрожит маршем из кукольного театра. Гайдзиновское ощущение выходит на передний план: зритель погружается в чужой, но манящий урбанизм.
Цифровая обработка, разработанная фирмой «Spectral Forge», применяет метод «семи цветов вне гаммы», когда палитра лишается привычных базовых тонов. На ковре проекций дорога переливается словно лимонный обсидиан, мягкие пиксели пульсируют внутри стоп-кадра, вызывая иррациональную радость и лёгкий тимпанический резонанс барабанных перепонок. Подобный приём ещё именуется «веролучение» — слово, встречающееся у театральных осветителей XIX века.
Драматургия без конформизма
Сценарист Олег Маленький пересмотрел конфликтную линейку. Элли теперь сражается не с абстрактной колдуньей, а с собственной «тенью», вывернутой наружу посредством супрематического танца. Семантическая плацентация (кроше-блок опасений) держит историю на грани сна и яви. Монолог Страшилы — октаэдр из абсурда, фразы складываются по принципу адынтона (пропуск глагола), подталкивая ребёнка-зрителя к самостоятельному осмыслению пустот.
Я обратил внимание на работу актёров немого плана. Жители Изумрудного Города символизируют «анфиладу личностей». При съёмке использовалась методика «gestus fragmentum», позаимствованная у Брехта: актёр фиксирует микрокадр эмоции, разрывая привычный поток реплик. Микропластика унифицирует толпу без удаления индивидуальности.
Фильм логично завершается метафорой понимания «дома внутри». Финальная песня «Glass Saffron» звучит на языке окситанских трубадуров, субтитры держат семислоюжный рукописный шрифт. Зал замирает, пока вокодерный вибрато пересекается с кристаллической арфой. Внутренний ребёнок, спрятанный в каждом взрослом, слышит зов медного горна и желает повторить маршрут по кирпичам, пусть даже только внутри воображения.
Сотни кинокритиков уже окрестили ленту «кибербарочным роуд-мюзиклом». Я предпочитаю термин «сонорный гримоар». В нём встречаются «зеркальные рифы» жанров: тинифоническая неофантастика (от «tinnire» — звенеть) и хроматическая неоготика. Лента балансирует на границе P-оценочности (Parental guidance) и интерактивного киномана, культивирующего пассионарность кадра.
Саундтрек выйдет на виниле с нестандартной резьбой «октавинт», где каждая вторая бороздка уводит иглу на побочный трек. Подобный технофантизм вызывает острый коллекционный зуд. Картриджи Nintendo Switch получат микроигру «Поиск последнего кирпича», спроектированную тем же визуальным отделом. Трансмедийность достигает степени «металахноплавления», соединяя киноплощадку, концертную сцену, интерактивный код.
Как преподаватель музыкальной семиотики, я особенно ценю точность работ с тембром. В сцене бури бубенцы звучат через ревербератор «cathedral freeze», продлевая звон на пятнадцать секунд. Подобный спад гарантирует акцент на драме, помещая зрителя внутрь облачного котла. Фонарный свет обнажает прыть операторских кистей: движение камеры напоминает писчее перо, посылающее письмо будущему.
Способ, которым Гросс работает со взрослыми темами, заслуживает отдельного уважения. Антиутопический фон не давит, а сквозит, словно ветровой орган в старом соборе. Гибрид философии и приключения обходит нравоучительность, вместо морализаторства – соковый электрошок, потрясающий вкус кинополотна. Деталь, вызывающая улыбку: в сцене прощания Соломенного рыцаря раздаётся тихий разряд Тесла-катушки, отсылающий к детской любознательности.
Программа моего отдела уже включила ленту в курс «Новые мифы постцифровой эпохи». Студенты анализируют монтажную пульсацию, сравнивая её с сонатной формой Бетховена. Они ловят «сдвиговую рифму» – повтор фраз с минимальной вариацией — и учатся собирать аудиолабиринты для своих проектов.
Резюмируя, дорога из жёлтого кирпича сияет свежими гранулами. Классический сюжет никогда не выглядел столь храбро перед лицом четвертого тысячелетия, пробуя взгляд зрителя на твердость мечты и пластичность реальности. Лента звучит, как альпийский рожок внутри лазерного купала: древний зов, заключённый в футурологический янтарь.
