«Пила. Джокер» — редкий пример кино-химеры, где ритуальный хоррор встречает гротескную комикс-психодраму. Продюсерское решение свести два франшизных архетипа заставило сценарную группу искать баланс между кровавым механизмом мести и клоунской философией маргинала. В итоге пленка превращается в парапрозу — гибрид, чьи элементы диссонируют, но формируют самостоятельную партитуру.
Синопсис и контекст
Действие разворачивается в заброшенном луна-парке Детройта. Джон Крамер, перешедший в состояние постгуманистического символа, организует серию «игр» для коррумпированных психиатров, а Артур Флек — уже медийный антагонист, превращённый в уличного мессию, — внедряется внутрь ловушек как двойной агент хаоса. Сюжет строится на партитуре двуголосия: инженерная точность Крамера противопоставлена импровизационному стоицизму Флека. Эту диезу поддерживает декорационный ряд: карусель, стосвечный тоннель и вагонетка-эшафот — отсылки к викторианскому паноптикуму. На экране вспыхивает палимпсест — представители двух субкультур читают свои манифесты, сцены смонтированы вертикальными склейками, что напоминает flipbook и добавляет ощущение листания комикса.
Звуковой ландшафт
Композитор Хильдур Гуднадоутир вплела в саундтрек акустические пастиши: шелест хирургической пилы в тональности D♯ дополняют тэп-дансовые дроби карандаша Флека. Терменвокс и азербайджанский тара (грубо-струнный инструмент) формируют тембровый контрапункт, а акусматический звук (невидимый источник) поддерживает паранойю: зритель слышит тик-так игрушечных часов, хотя циферблата нет. Операторы Foley записывали удар клованского башмака по мрамору через антикварный фонограф 1907 года — треск воскового цилиндра превращается в ритмический шрам. Микс объёмный: тона центрального канала отданы речам Крамера, низкочастотные волны — сигналу смеха, пропущенному через вокодер Eventide H910. Такой приём образует звуковую глитч-мозаичность, которую саунд-дизайнеры назвали «шизо-фонией».
Режиссура и образы
Режиссёр Мейсон Колдвелл использует анаморфотику (широкоформатная оптика) 2,39:1, позволяя металлическим конструкциям ловушек изгибаться по краям кадра, словно улыбка Чеширского кота. Освещение краниоскопичное: прожектор поднимается снизу, из-за чего лица теряют очерченность и напоминают восковые агнатипы. Колорит строится на контрасте киноварь — жёлобчатый кармин против изумрудного грима. В финале оба цвета выгорают до спектральной белизны, подчёркивая состояниe tabula rasa: персонажи сбросили кожу, но не обрели новую.
Актёрский ансамбль держится на двух солистах. Тобин Белл сохраняет инфернальную статичность, его шёпот тянется как шелковая нить — тихий, но режущий. Хоакин Феникс нюансирует смех вплоть до бронхиальной хрипоты, избегая буквального повторения образа 2019 года. Дублинский коуч по пантомиме ввёл для Феникса элемент иксхула (исламско-суфийская техника бесконтактного танца), благодаря чему плечевой пояс артиста ходит по кругу, подобно циркулю. Эта пластика вписывается в хореографию сцен с каруселью, где камера, закреплённая на папарацци-кране, описывает восьмёрку Лемнискаты.
Сценарист Кора Танака внедрила термин «эквинокс хаоса»: раз в году клоун и конструктор ловушек заключают перемирие, чтобы взвесить статистику жертв. На этом собрании они ведут философский диспут, напоминающий трактат Прадиптики (древнеиндийская школа аргументации), где каждая реплика отвечает правилу «пурвавакья» — сначала пример, затем вывод. Диалог построен без прямых указаний, что повышает плотность подтекста.
Повествовательная структура опирается на теорию «корабля Тесея»: тело франшизы обновляется частями, однако переживает фантомную память. В открывающей сцене старый магнитофон с голосом Крамера ловит радиопомеху, в которой угадывается ржавая частотная сетка смеха Флека, тем самым авторы фиксируют идею взаимного заражения. Композиционный приём назван командой «квилтинг» (от латания лоскутов): каждый акт завершается какими-то «швами» — монтажными шрамиками, где смена планов напоминает стежок ручного шитья.
Визуальная метафорика нередко уходит в иконографию commedia dell’arte: мёртвая маска Арлекина появляется на заднем плане, герои пробегают мимо старого плаката «Ridi Pagliaccio». При этом авторы следят, чтобы цитата не превращалась в музейную пыль: изображение проецируется через рельеф вагонки, деревянные пластины дают тень-зубцы, отсылая к циркулярным лезвиям.
Культурологический резонанс ленты связан с ревизией понятия «справедливость». Крамер воплощает предполагаемую рациональную кару, Флек — аффективное возмездие. Расщепление становится зеркалом современного информационного поля, где наказание и сатира перемешаны. Постскриптумом звучит фраза за кадром, написанная драматургом Танака на санскрите: «सायास्य अवस्थानम्» — «Грань сопротивления присутствию». Её перевод скользит поверх титров и исчезает, не дав однозначной трактовки.
«Пила. Джокер» рисует лиминальную зону, в которой цирк апокалипсиса соседствует с инженерным антиутопизмом. Лента экспериментирует, ошибается, цепляется за культурный нерв и оставляет зрителю не шрам, а зарубку — как метку на дереве, куда возвращаются спутники, заблудившиеся в ночном лесу.
