Премьера новой киноленты «Призрачный свет» состоялась весной 2024 года. Я присутствовал на первом показе в парижском комплексе «Этрурия». Зрительный зал погрузился в сияние диффузных прожекторов, подражающих прерывистому пламени газовых фонарей XIX столетия. Уже в прологе режиссёр Аркадий Громницкий использовал приём кьяроскуро, подчёркивая зыбкость границ между физической материей и подсознанием персонажей.
Сюжет и атмосфера
Действие разворачивается в вымышленном приморском городе Люмьер. Главный герой — молодой аккордеонист Юлий, утративший зрение после катастрофы на маяке. Его мир теперь узнаётся по эхопеленга и запахам. Внезапный всплеск огней над морем пробуждает в нём слуховые фантасмагории, где каждый звук рождает визуальный двойник — своеобразную «аурофонию» (образ, возникающий из акустической волны). Такой ход придаёт нарративу сенсорную полифонию, стимулирующую синестетические реакции аудитории.
Сценарист Дарья Кулешова избегает линейности: она расщепляет хронику на три временные плоскости, сверяющиеся через письма, фонограммы и тени прожектора. В результате возникает эффект палимпсеста, где современность перекликается с викторианскими отголосками.
Выдержанная палитра мёртвого серебра — оттенок из дагеротипов — превращает каждую сцену в плывущее фото, изъеденное светом. До отзвуков готического мелодраматизма доходит только граница, за которой гротеск сменяется нежданной лиричностью.
Музыкальная ткань
Композитор Фёдор Майснер набросал партитуру при помощи гармонизарта — редкого синтезатора, основанного на гранулярных сэмплах органного дыхания. В результатеьтате звуковое полотно дрожит, словно слюда, подчёркивая отсутствие традиционного метроритма. Горн, одновременно функционирующий как субконтра-виолончель, вводит в партитуру лиминарные тональности, подобные клинкам ледяного стекла. При кульминации услышав невидимый хор, публика ощутила ларингальный резонанс, заставивший кресла вибрировать.
Не могу обойти вниманием финальный дуэт аккордеона с терменвоксом. Инструменты обмениваются кварто-секундными «вздохами», перенося зрителя в пространство между эфиром и плотью. На саундтреке присутствует гипнотический гардиенс — протяжный гармонический дурман, доносящийся из суб-басовой октавы.
Режиссёрский почерк
Громницкий давно известен коллегам по исследованию света. В предыдущих работах он успешно экспериментировал с люминографией, однако новая лента демонстрирует изощрённую фотометрию. Небольшие огненные «зайцы» скользят по лицам актёров, диктуя психоэмоциональные переходы. Оператор Ари Рындин воспользовался редкой плёнкой «Noctis 11K», чувствительной к ультрафиолету. В результате лунный отблеск на коже выглядит как мерцающая платина, а зрачки героев сияют внутренним янтарём.
Режиссёр отказывается от прямых крупных планов, предлагая зрителю свободную траекторию взгляда. Камера болтается на стедикаме, будто летучая рыба, прорезающая влажный воздух ночной пристани. Эффект «паралакс-зеркала» (замедленный разворот объектива вокруг оси с одновременным изменением глубины резкости) вводит ощущение сдвинутых миров.
Актёрский ансамбль точен и выверен. В роли Юлия блестяще выступил Тимофей Кукушкин, избежавший мелодраматического надрыва. Он применил технику «скотоморфии» — погружения в выборочную сенсорную депривацию, при которой актёр проводит дни с закрытыми глазами для накопления слухового опыта. Партнёрша по кадру, Вера Нидаль, придала образу слепоглухой художницы пластическую растресканность, напоминая статую, оживлённую афродизиаком.
Среди технических решений — омнибульб-фильтрация, при которой аппарат захватывает окружение через полупрозрачную диафрагму, вызывая лёгкую корональную вспышку вокруг контуров. Приём роднит картину с альбомными фотографиями рубежа веков.
Тематически фильм исследует амбивалентность памяти и света. Луч, отнимающий зрение у Юлия, парадоксально открывает новые органы чувств. Свет превращается в антагониста и целителя, образуя драматургическую клинку, рассекающую ткань бытия. Лента пробуждает вопросы о цене восприятия и о грани между субъективной реальностью и коллективным сном.
На выходе из зала сосчитанные мной зрители задержались в фойе дольше обычного, не решаясь заговорить. Кажется, коммуникация требовала паузы для кристаллизации впечатлений. Такой катарсис напоминает эффект театра жестокости Арто, где аудиовизуальное давление доводит психику до стадии «обнажённого нерва».
«Призрачный свет» закрепляет тренд на сенсорную мультидисциплинарность российского кино, выводя его на территорию аудиовизуальных лабораторий и хорео-кина. После финальных титров ощущается перманентное послевкусие фосфена, как после взгляда на сварку — признак того, что картина попала прямо в зрительный нерв.
