Генезис ленты
Диптихом сценариста Павла Локвина и режиссёра Андрея Савина запускался ещё во время пандемийной тишины. Команда искала локации с микроакустикой — заброшенные верфи, бетонные цистерны, чердаки дореволюционных консерваторий. Лента отснята на винтажную Arriflex BL-16, зерно Tri-X рисунком напоминает альгебру трещин скрипичного лака. Саунд-дизайн доверен Виктору Мартынюку, известному «горбатым» миксом, где частоты словно сорвавшийся майский град.
Сюжет и форма
Флорист Люба лишается абсолютного слуха после несчастного случая на заводе музыкальных автоматов. Она слышит лишь две ноты — фа и соль, причём каждая звучит со своим символическим константом: фа дробит воздух, соль склеивает паузы. Драма разворачивается в семь дней, подчиняясь старинному ладоглавию, где каждый день привязан к токуата, репризы нет. Квадратный кадр 1,37:1 подёргивается шторками, демонстрируя сращение изображения с партитурой: хоризонт не цельная линия, а катафракт хорда. Монтаж Ролана Артюнова использует приёмы катафрактизма — стыки без переходов, будто поршни в гобое.
Музыка как нерв
Дигетическая ткань строится на дуговом контрапункте: звуки города вплетаются в партитуру Анны Валетовой. Фа и соль выступают тезаурусом судьбы, вызывая эффект кондуит-шумер — психологический феномен, при котором человек слышит личные воспоминания в произвольных гармониках. Вместо финальных титров звучит хорал на геликоновой дуде, экран чернеет, но дуда продолжает дышать ещё двадцать секунд, оформляя тишину как постскриптум.
Кадр и пространство
Почти каждый план держится дольше классических четырёх секунд, создавая темпоритмический вибратор. В одной сцене камера неподвижна сто тридцать два удара метронома, пока героиня пытается настроить раструб граммофона по солнечному зайчику. Пыль в луче расслаивается на фа-частицы и соль-частицы, физически визуализируя акустику. Подобная метафизика сродни габиту Пярта, но лишена мистицизма, её подпирает технотронный реализм стайного города.
Культурная позиция
«Фа-Соль» ложится в нишу национального камерного киномузыкального эксперимента, где повествование врастает в тесситуру. Работая с минимализмом, Савин открывает дискурсивное поле, в котором слух рассматривается как орган памяти, а нота — как монета, падающая на сцену коллективного подсознания. Эту монету зритель слышит ещё дома, в утренней раковине чайника, и невольно проверяет, фа ли она, или соль.
