Я вступаю в пространство фильма словно в полуподпольный театр, где бытовые крошки советского кафе вспыхивают кислотным неоном травмы. Экран демонстрирует не изображение эпохи, а нерв живых участников эксперимента.
Контекст лаборатории DAU
Проект DAU задумал режиссёр Илья Хржановский как тотальную реконструкцию позднесоветской действительности. Участники погружались в сорокалетнюю давность сутками, без разрыва на «внешний мир». Погружение порождало эффект пара нексия (распад границы между ролью и биографией), что наводит на размышление о природе аутентичности.
Кадры сняты оператором Юргеном Юргенсом на 35-мм плёнку, зерно которой шершаво, будто наждак, стирающий ностальгию. Алкоголизированные реплики Наташи и официанток режут слух, словно ржавый консервный нож. Сексуальное насилие показано без купюр, моральные скрепы режет ламинарный свет ламп дневного света.
Телесность и камера
Камера не сочувствует, она препарирует. Объектив фиксирует микро-мимические треморы, трещины грима, пот, кровь. Наташа, сыгранная Натальей Бережной, существует в кадре как живой рентгенограммы субъект. Организм становится сценографией. Я воспринимаю метод как современную форму «фикционального этюда», применявшегося ещё в творчестве Йонаса Мекаса, но доведённого до экстремума.
Телесность обнажена не для возбуждения, а для демонстрации власти. Тело героини – арфа, струны которой дёргает тоталитарный аппарат. Зритель получает соматический шок, близкий к опыту «катартического рефрейма» – термина психодрамы, где перцептивный дискомфорт трансформируется в критическое прозрение.
Звук как нерв
Звуковая платапартитура собрана саунд-дизайнером Николой Пуссеном из шипения магнитофонной ленты, кухонного гула, заикающихся патефонов. В наушниках слышно микропаузы дыхания, почти как фризон алиаторной музыки (фризон – кожное покалывание при эмоциональном всплеске). Шостаковичевские цитаты вспыхивают, исчезая, словно храповик памяти.
Я определяю акустическую стратегию термином «аудио-пульсация правды»: звук размывает привычные дистанции между фоном и репликой. Мотор проектора, капли жира, ссоры посетителей образуют полиритмию, напоминающую партийную декламацию сочинений Андрея Волконского, где струны настраивались в микроинтервалы.
Фильм вышел в январе 2020-го, когда публика пыталась осмыслить границы художественного допустимого после волн «#MeToo». Жюри Берлинского фестиваля вручило «Серебряного медведя» оператору, подчёркивая именно визуальную дерзость. Этические споры разгорелись сильнее, чем вокруг ранних картин фон Триера. Я замечаю, что эстетический радикализм здесь — не поза, а лабораторный метод.
По завершении просмотра в памяти остаётся вкус горькой водки, смешанной с железом изо рта. «ДАУ. Наташа» функционирует как кинематографический «гематометрион» – свёрнувшаяся кровь внутри органа: картина не выдыхает боль, она консервирует её.
Я покидаю зал с вибрацией, будто коридоры Института Дау тянут назад. Проект рождает диалог о цене эксперимента, сигналы подаются через плоть, звук и пространство кадра. Радикальная форма не служит украшением — она декларирует антропологический риск.
