Фабула фильма
Молодые тбилисские дизайнеры Анна и Вано арендуют старинную купальню. Пространство обнажает трещины их романа точнее любого психоаналитика: вода, поблёскивающая под испанским мрамором, хранит секреты, а вино вмешивается как аллегорический катализатор. Режиссёр Марика Табидзе оставляет экран без лишнего герменевтического шума: паузы говорят громче диалогов, а панорамы старого района Сололаки резонируют с героической геодезией — здесь каждый балкон гудит будто струна чонгури.
Музыкальная ткань
Саундтрек сочинил Давид Харанадзе, применив технику спектрализма — приёма, где гармония строится на акустическом спектре звука. Скрипичные флажолеты стыкуются с электроникой, напоминающей бульканье воды, образуется «аквафон» — авторский неологизм, превращающий банальные звуки труб в полноценный мотив. В кульминации звучит хорал на грузинском ладовом строе мумлиани, мигрировавшем из церковного песнопения XII века, такой исторический палимпсест усиливает вкусовое ощущение танины во рту зрителя.
Визуальная палитра
Оператор Лаша Карчава применил технику «сварка кадра»: стыкует разноконтрастные плёнки Kodak Vision3 500T и архивный Agfa XT-64. Появляется эффект хронофражментации — время будто вибрирует, как струи душа. Крупные планы кожи героев подсвечены флюоресцентом, поры напоминают кратеры на карте Марса. Цвет мокрой плитки — гибрид берлинской бирюзы и кавказского малахита, он погружает зрителя в сомнамбулический транс, в котором клапаны памяти открываются бескровно.
Драматургический нерв
Сценарий избегает привычной оси «знакомство-кризис-примирение». Конфликт разворачиваетсядается по принципу энтропийной спирали: каждый глоток вина увеличивает хаос интерпретаций, вплоть до финального погружения героев в холодную купель, где гаснет свет и рождается беззвучие, метавербальная тишина (silencio metafórico). Автор отказывается от моральных вывесок, предлагая зрителю самому ощутить «декантер судьбы», — сосуд, в котором сливаются любовь, ржавчина труб и запах амбрового саперави.
Социокультурный контекст
Фильм вышел накануне столетия грузинского авангарда, когда наследие Кирео Мегрелидзе требует осмысления. Табидзе прокладывает трюмный тоннель между футуристами 1920-х и цифровой меланхолией поколения Z. В таком континууме ванна перестаёт быть предметом гигиены, она превращается в бассейн Мнемозины, где воспоминания растворяются в танине. Этот ход точен и кристалличен: барокко телесности сочетается с диететикой чувств — картина звучит как потерянная кантата Баха, записанная на винил, залитый саперави.
Ринопластика и актёрская партитура
Катерина Микадзе (Анна) работает методом «световой городоши»: меняет мимику по движению отражённого блика. Нечастый приём, разработанный ещё Альфонсо Гомесом в 1968 году. Её партнёр Нодар Иналишвили (Вано) применяет архетип юнгианского «водяного анимуса», отсюда замедленные вдохи и дыхательные трели. Их дуэт напоминает дагерротип, на котором эмоции фиксируются долго, но зато прорываются с вулканической силой.
Наследие и резонанс
«Анна и Вано. Ванна и вино» уже вошёл в программку фестиваля в Роттердаме, где кураторы отметили «акваконсонанс», термин, обозначающий гармонию между водной символикой и звуковым лейтмотивом. Картина сверкает, как чаша причастия в старой базилике — тонкая и одновременно непредсказуемая. На фоне потока гиперболизированных мелодрам она звучит как камерный рондо-капри кор, выводя грузинское кино из привычной хопла-ритмики к восьмидольному сареули, более сложному, чем обычный триплет.
Эпилог
Когда титры затихают, остаётся вкус мокрого железа и послевкусие сушёного инжира. В моей памяти фильм пульсирует, будто водомерка скользит по поверхности чёрного моря эмоций. Поэзия купели обняла кинематограф, и они танцуют, оставляя тонкий, но стойкий аромат вина.
