С раннего утра я прислушиваюсь к шороху в коридоре: хвост Мурки аккуратно постукивает по линолеуму, отмечая такт будущего рассказа. Кошка не ведёт дневники, зато оставляет метки на каждом предмете, превращая дом в живой словарь.
Я давно заметил, что у неё собственный алфавит: батарея обозначает «А», форточка — «Ф», диван рычит «Д». Когда Мурка прыгает на фортепиано, каждая клавиша подтверждает связь звука и буквы, будто Скрябин подглядывал за котами.
Ритм утренних коридоров
На заре, когда оконное стекло ещё розовеет, я наблюдаю за её маршрутом. Хищница выстраивает хореографию: от кухни к прихожей, из прихожей к библиотеке. Каждое движение отзывает во мне кадры раннего экспрессионизма — резкие линии, контрастные тени, никаких половинчатых жестов.
Она садится перед полкой с винилом, пользуется мурлыканьем подобно звуковой дорожке. Звон металлической пряжки на её ошейнике вступает в диалог с пластинкой «Kind of Blue». В такой миг расшифровка азбуки выходит за пределы букв, обретая тембровую плоть.
Кухня как студия
Кто-то назвал бы кухню прозаичным уголком, однако для Мурки плитка и кастрюли имитируют декорацию артхаусного короткометражного фильма. Пламя под чайником мерцает как лампа Алекса Норта в «Спартаке», а капли воды создают синкопированный метр шифра. Кошка выводит хвостом букву «К», топорщит спину на слоге «Ш», изгибается в знак мягкого знака.
Мне, теургу* — ритуальному художнику, соединяющему земное и небесное — приятно наблюдать, как семиотика вверена лапам. Животное выбирает символ не по правилу, а по звучанию поверхности. В керальной науке такое называют «эхафонией» — феномен, где звук первее смысла.
Подвал и катабазис
Подвал служит сценой спуска, катабазисом — термин из античной трагедии, описывающим вхождение героя в царство тени. Когда Мурка скользит вниз, алфавит падает вместе с ней, буквы стирают очертания, остаётся шепот сырого кирпича. Я слышу фугацию* этого шороха: тема, ответ, стрета, кода.
В мглу вмешивается запах машинного масла. Он придаёт фонограмме низкую температуру, сродни контрабасу Чарльза Мингуса. Возврат наверх звучит доминантой, захлопывающей диссонанс. На ступенях кошка капеллитирует — удерживает паузу, пока звук затухает.
В гостиной доминирует буква «Г». Граммофон, гобелен, гравюры. Мурка садится в луч света, вспахивая пыль хвостом, частицы закручиваются в фрактал, словно титры раннего Короленка. Я поднимаю объектив камеры, кадр совпадает с конфигурацией буквы — вертикаль стула, дуга кота, горизонталь подоконника.
Каждый ребёнок, входящий сюда, читает азбуку через кошачью пантомиму. Так Аня, соседская первоклассница, усвоила литеру «Щ», увидев хищное растяжение спины перед прыжком. Педагоги называют такой метод кинестетической графемой, а Мурка просто дремлет после лидерского соло.
Вечер приносит равноденствие оттенков. Оранжево-синий закат отражается в глазах кошки янтарным градиентом, близким к «техни-колор» 1930-х. Я подключаю маленький синтезатор и посылаю в пространство пару тонов локсодромного* интервала — спирального движения по сфере звука. Кошка отвечает вибриссами, будто управляет диджейским срезом.
Когда свет гаснет, остаётся свечение часов. Циферблат подсказывает букву «Н». Ночь, немой кинематограф, нервюрный шелест шерсти. Я пишу заметки, стараясь избежать барокко и патетики, ведь достаточно слушать дыхание, чтобы возникла правильная интонация.
В тишине дом превращается в студию звукозаписи, где продюсер — кошка, я лишь ассистент по акустическим явлениям. Она расставляет паузы, порождает резонанс, закрывает сессию, хлопнув дверцей.
Теург — ритуальный художник, соединяющий земное и небесное.
Фугация — развитие фугальной ткани с перекрёстными вступлениями тем.
Капеллитировать — замедлять ритм, подчёркивая тишину.
Локсодромный интервал — спиральный переход тона вдоль сферы звучания.