Премьера сольного полнометражного дебюта А. Джедди Редмонда прошла под занавес хэллоуинского сезона 2023. Маска клоуна-джестера перекочевала сюда из одноимённых шортов, где успела обрести фанатскую базу. В новой версии режиссёр расширил миф, расписав ночной марафон погони между гротескным трикстером и двумя сестрами. Картина длится скромные восемьдесят минут, что соответствует ритму фестивальных антологий, однако создатели вместили в лаконичную форму обширный слой семиотических деталей.
Сюжет и структура
Нарратив держится на дуэли жертва-преследователь. Первая часть знакомит зрителя с гибелью отца героинь в канун Дня Святых. Мистика не разводится многословными экспликациями: город погружён в ночной антракт, а ситуативные фрагменты указывают на цикличность насилия. Дальнейшая разбивка напоминает старые слэшер-шеги: персонажи перемещаются по предельно узнаваемым локациям — пустынный склад, заброшенный театр, парковка. При этом оператор Толика Робинсона вносить в шаблон уверенные штрихи сквозь линзы анаморфотных объективов, отчего пространство слегка подтекает, словно кривое зеркало ярмарки дурного вкуса. К финалу, когда акробатика тени сливается с цветными стропами, возникает ощущение замкнутой петли, как в фрицевах комедианта Декаденции.
Визуальная партитура
Костюм Джестера напоминает коллаж эпох: шутовской колпак барокко сочетается с прорезями индастриал-маски начала девяностых. Художник Дэвид Браун выбрал палитру приглушённых охр, на фоне которых алый контрастирует гипертрофированной доминантой — ход, любопытный в субжанре слэшера, где кровь давно перешла из разряда шока в элемент меланхолии. Пластика антагониста опирается на маньеристскую пантомиму: резкие паузы сменяются дергаными выпадениями, подобными повреждённой плёнке. Такой движок тонизирует кадр без монтажного дробления, редкие склейки вайпят событие, словно перепад сигнала в VHS-хронике, вызывая синестезию у зрителя.
Звук как кукловод
Саундлайн композитора Джастина Родина держится на двух полюсах: бархатные под нотки хорна и гранж-скрип металлофона, реверберирующие до суб-баса 30 герц. Маска героя реагирует на музыкальный мотив, поднимая драматургию звука до статуса агенса. Приём сродни древнегреческому анакруcису, где ритм пропели я задавал ритуал, а не подчинялся ему. Финальная тема строится на камертоне А 432, придающем меланхолии эзотерическую окраску: большинство зрителей ощущает покалывание сомнуса, похожее на флюоресцентный туман.
Тональность психодрамы подспудно отсылает к фольклорной фигуре Пульчинеллы — обманщика, выживающего за счёт пластичности сюжета. Джестер, напротив, навязывает миру собственную грамматику, отражающую пост ироничный юмор соцсетей: укороченный монтаж воздушных шаров, тикток-переходы, кракелюры пиксельного шума. Редмонд балансирует между боди-хоррором и карнавальной гаммой, переводя зрительский шок в область фарса.
Второй план фильма курирует темпоритм света: светодиодные гирлянды пульсируют в режиме trip-the-light фугата, провоцируя микропаузы сердечных сокращений. Приём носит характер фотикальной стимуляции, обозначаемой термином «бронзовское мигание» — эффект, при котором каденция выше 15 герц индуцирует краткие сновидения бодрствования.
Я угляделал в ленте скрытый комментарий к инфляции жанра, где клоун, лишённый реплик, выступает ретранслятором накопленного культурного шума. Его молчание громче любого скрима, потому что пауза сродни обратной стороне виниловой пластинки, когда игла скользит по последнему кругу, напоминая о конечности физического носителя.
Сёстры, сыгранные Лакса Флинн и Стеллой Полсон, взаимодействуют без привычной героической риторики. Их эмоциональный спектр — от притворной невозмутимости до клаустрофобической истерики — фиксируется длиннофокусной камерой, имитирующей сонную параличную перспективу, приём обозначается в нейрокинематографе термином «liminal gaze».
Щель между кожей актёра и силиконовой смазкой вводит дополнительный слой воздуха, усиливающий экспираторный свист при каждом вдохе. Микрофоны бодипак собирают эти сирены, формируя контрапункт к оркестровым блокам.
Ключевая ценность картины — свежий взгляд на синтез арлекинского карнавализма и дигитальной тревоги пост-TikTok эпохи. Фильм не претендует на философский трактат, однако аккумулирует архетип призрачного шута, рожденного в лиминальном коридоре культуры мемов. В результате зритель получает короткую, но концентрированную порцию агониста, тонко дозированную эстетическим мастерством команды.
